С.Т.:
     
     Человек не растение,
     Но цветение и смятение
     Пчел над пасекой снов делают нам погоду.
     А кнопка "Escape" - главное изобретение,
     Предотвращающее свободу.
     
     Первая в верхнем ряду, немного особняком,
     Как дом в затерянном месте,
     Соблазнительный знак-не знак, а так, чтобы дать тайком
     Возможность закваске забыть о тесте.
     
     Слепленные из божественных проверок на "здесь и сейчас",
     "вчера и завтра", "ни эллина, ни иудея", "благая весть"…
     Милый мой, пора нам наверное глаз
     Подставить под то, что и правда на свете есть:
     
     Клавиша-детонатор, двери, выход за быт,
     Плюс век к выходным?
     Или возможность забыть о невозможности быть
     Иным.
     
     *
     
     С ними нечего и разговаривать. Они
     Решили все навсегда, оставив запасный выход.
     Старая скрипучая дверь - хоть распахни, хоть пни,
     Но лучше закрой, чтобы ветер тепло не выдул.
     
     Тут нечем греться, кроме печки в граффити а-ля рус,
     Растопив ее дровами с чужих закорок,
     Или музыкой шестидесятых. Но она, боюсь,
     Звучит уже на все сорок.
     
     Они живут между Севастополем и Москвой, то есть
     Там и тут (квартира в столице, а вот и домик на двоих),
     Не особо богато, хотя Бог весть -
     Есть ли здесь деньги или Бог, надо ли о них.
     
     Впрочем, проза жизни -
     Кондитерская, где грызет пирожные мышка
     На окраине приморского города, дает им доходы, но
     То ли не сюда, то ли мало слишком…
     Короче, деньги - говно.
     
     Не сомневаюсь, ты видел сотни подобных парочек,
     Подходящик старым русским домам как корове "бе":
     Вроде ржавый ухват у стены - и подставка для курительных палочек
     Из магазинчика "путь к себе"…
     
     Разумеется, никакого мяса, никакого сыра,
     Никаких наркотиков и вина, рыбы, сахара, кофе, чая…
     Правда, с ними живет подружка (кажется, Ира) -
     Немного курит и пьет, но постепенно тоже дичает.
     
     Ей, собственно, и нечего ловить. Не вышла фэйсом,
     С годами на груди (только у мужчин за плечами, но я не о том) -
     Сплошные разочарования, как с жизнью ни бейся:
     Приехала из Москвы с кастрированным котом.
     
     Все было бы так печально, так печально…
     Если не знать, что есть
     Какой-то свет изначальный, колокольчик венчальный,
     И он просто должен, обязан быть где-то здесь!
     
     Я, знаешь, так привык что все неспроста, что диск у штанги
     Не только добавляет вес, но и прибавляет сил,
     Что если бы на небе появился ангел,
     Я бы удивился: только сейчас? Вот что бы я спросил.
     
     Ей двадцать, ему тридцать пять (для детей цветов
     Это возраст засад, когда побеждает плющ,
     Если не полоть этот сад "черной", травой, "винтом"
     По каталогам эдемских кущ),
     
     Возраст, когда в растерянности плоть. У кого, конечно, как.
     В конце концов есть и мак, он тоже растет на огороде,
     Но в доме дело даже не табак -
     Приходится выходить перекурить на природе.
     
     Когда выходишь, видишь будто сквозь сон,
     Хотя, конечно, это явь - черноморская зимняя осень -
     Номер дома. Голубой краской выведен он.
     Большая цифра "68".
     
     Несмолкающая музыка. В этом домике, здесь -
     Коллекция в несколько тысяч "компактов". Самая большая
     В Крыму. С 64 по 70-е годы - все есть.
     Больше нет ничего. Поэтому дом ветшает.
     
     Местами он похож на тибетский монастырь из страшного сна
     Какого-нибудь усталого Далай-Ламы:
     Комната для медитаций - коврики у окна
     С хреново вставленной рамой,
     
     Вдруг - самовар, вдруг - запечный горшок,
     Вдруг - европейская сантехника, на которой иней…
     Кажется, еще грязи тут на вершок,
     И с криком на улицу ринется кундолини.
     
     И все-таки это дом-портрет,
     Дом-местоименье
     Тех, кто есть, и тех, кого нет…
     Да причем тут поколенья,
     
     Там же все написано на фасаде, да?
     Это одна из засад на пути,
     По которому никогда
     Никому не удавалось никуда дойти.
     
     (Этому месту ровно год. Нихрена там не пашет водопровод,
     И огород зарос так что и чорт на него забьет.
     Даже Пинк Флойд в таких местах не поет,
     Только Грэйтфул Дэд поет).
     
     Эта девушка не знает наверняка,
     Что моя строка как-то коснулась
     Ее кудрей, ее флэта, ее ништяка,
     Она вообще может быть еще не проснулась,
     
     И этот парень тоже не знает в своей святая святых,
     Построенных собственноручно по образу шестидесятых,
     Обо всем, что я сейчас так неловко пихаю в стих,
     Где рифмы как пыль висят, но
     
     Господи, как хочется чтобы ангел - хоть наяву, хоть во сне -
     Явился и наполнил смыслом эти обманки,
     Черный ангел на "Харлее", если так ясней.
     Так ли важно, какой он марки, ангел?
     
     Утро, дождь и град. Миру явно за шестьдесят.
     Подстава время, погода.
     Они идут в гараж. Они заводят старенького "Москвича"
     1964 года,
     
     Купленного тут по случаю, когда был еще июль -
     Юбилей его автомобильных шестидесятых…
     Я не могу удержаться. Я сажусь за руль
     И везу их куда-то.
     
     Машина послушна. Как будто всегда была.
     В сторону Инкермана, в сторону Свана
     Едем мы, выпивая с горла,
     Чтобы хотя бы немного казаться пьяными.
     
     А все же нам дальше, им ближе. Я уступаю руль.
     Выхожу под морось.
     Какая серьезная у нашего времени роль,
     Какая небольшая у этой машины скорость!
     
     Запасной выход забит. Тянет влажным дымом под ним.
     "Москвич" отъезжает к какому-то неизвестному нам покою.
     С ними нечего и разговаривать. Им
     Можно только помахать сквозь пелену рукою.
     
     
     А.П.:
     
     Ну я, право, не знаю, откуда ты так жесток,
     время - тяжелый барьер, его не возьмешь на "хуй ли",
     кого-то спасает Восток, кого-то Вудсток,
     кого-то "сидим и курим".
     Цельная жизнь, да в нашей интерпретации, это всего лишь наша игра,
     для многих она так же выглядит, как для тебя эти шестидесятые,
     засыпать пора, просыпаться пора,
     мне нравятся Битлз, курительные палочки, джинсы в заплатах.
     Я тоже тоскую о той эпохе, когда я был юн,
     но посвятить ей жизнь - не хватило терпения,
     так же, как прослыть знатоком рун
     или участником большого движения.
     Я разбросан, дружище. Чужой - повсюду, с каждым - любой.
     Никто не скажет: у него самая большая коллекция вибраторов и вагин,
     потому что нет у меня ее. Кроме тебя, Насти, - то есть того, что люди называют любовь,
     я совершенно один.
     В общем, где-то я им завидую. Так жил Мадисон,
     только лет двадцать назад, в восемьдесят четвертом году,
     приезжали к нему иногда, слушали Фрэнка Заппу, трахались под музон,
     и весь остальной мир посылался в пизду.
     Мы гуляли по улицам, как большая семья.
     Мадисон - длинные волосы, лысина, какой-то жакет.
     Встречная бабуся вдыхала: Боже! Мадисон отвечал: Да, бабушка, это я.
     И не было никаких сомнений на сей предмет.
     Да, Серега. Я мечтал бы в доме том побывать,
     расшатать там кровать, - как бы спела все та же Аня,
     у меня с бытом подобным, блядь,
     извини, связаны воспоминания.
     А так жить? Не знаю. Не исключено, что счел бы за честь,
     если бы выпало. А в остальном - эпоха - разогнутая подкова.
     Линейное время любому готовит месть.
     Нас тоже догонит. Помяни мое слово.
     
     
     С.Т.:
     
     Ты знаешь, а я пожалуй все-таки о другом, не на то нажим,
     Хотя есть и печаль, и разочарование, и привкус смерти
     В том, как что-то дорогое до боли становится почти чужим,
     И начинаешь думать о времени как о тверди.
     
     Эта эпоха достучалась до них не через двери, через окно,
     Через черно-белое кино, где вольно придумывать цвет.
     И "Дорс" кажутся для них попсой, и Леннон, но
     Только потому что для них ниши во времени нет.
     
     Вот какую телегу я слышал там поутру:
     "Были шестидесятые, психоделики, настоящий рок,
     Потом на все это наложило лапы свои ЦРУ,
     Одних сгубило, других засунуло под замок,
     
     Разогнало движение, купило радио Би-Би-Си,
     Завело попсу в мозги и поставило всюду жучки.
     С тех самых пор, Господи нас спаси,
     Нечего в мире ловить. А кто ловит, те дурачки".
     
     Это печально и странно - такие во времени рубежи
     Придумывать себе, используя для них ветхий, злой материал,
     Особенно если речь о временах, в которые ты не жил,
     Которые не ты когда-то и потерял.
     
     А все-таки в этом есть больше верности, чем
     Верность тому "сегодня", которое не собирает вместе
     Наперекор заботам, висящим как автомат на плече,
     Странных людей в странных местах под странные песни.
     
     Причем тут жестокость? Все есть как есть. Или нет как нет.
     Резкость зрения - неблагодарнейшая из тем.
     А если в глазах у меня печаль - так лишь потому, что я снова увидел свет,
     Исчезающий в темноте.
     
     
     А.П.:
     
     То, что мы видим свет - это еще не конец,
     главное - не терять форму по пустякам,
     бытие в осаде, - как сказал Карпец
     вдогонку к стихам.
     Бытие в засаде, перефразировал бы я,
     помятуя о двойном значении этого слова,
     бытие ставит ловушки для небытия,
     и довольно толково.
     Человек расшатал устои, но устроил себе режим,
     это как победить у Трои, а потом шататься по свету, не умея попасть домой,
     я и сам не знаю, правильно ли мы расположили свой Рим
     между светом и тьмой.
     Но мы наработали немного пространства для своеволия, пространства для
                        праздности, праздников, нег,
     всадники Апокалипсиса еще далеко от наших границ,
     а что где-то они уже побывали, так это не первый век
     рассказывают люди из нор, с лицами без глазниц.
     Знаешь, спрямленные лица. Только нос, уши и рот,
     всегда раскрытый в ожидании, что бросят туда еду,
     такой говорит только о том, что жует,
     урод, носом чует беду.
     Для него все закончится вместе с его едой.
     В качестве еды можно хавать и рок, и Восток,
     и Дургу - дуру, и Шиву с большой елдой,
     и восторги интеллектуалов, и девичий сок.
     И поэтому, увы, одна из главных наших задач - охранять свою
                                                территорию от их богов и тревог,
     как бы ни было тебе это чуждо, свято хранить границы,
     чтоб чужие не вырыли нор возле наших дорог,
     чтоб, гуляя по ним, еще можно было бы заблудиться...
     
     
     С.Т.:
     
     А помнишь, как нам хотелось верить: спасутся все?
     Конечно, памятуя - человече слеплен из пыли,
     Притчу про зерна на камне, невзошедший посев...
     Никто не упрекнет, даже если бы отступили.
     
     Для отступления ровно столько путей, сколько дорог вперед.
     Стражники у ворот, на устах проклятья,
     У истории новая песня про поворот,
     И петух орет
     Как всегда некстати.
     
     Лет двадцать назад, когда
     Каждая нота, каждое слово, кажется, шли в севооборот,
     Была зеленей трава и зеркальней вода,
     А не наоборот -
     
     Ни я, ни ты не задумывались, называть ли время своим,
     Отвечать ли за каждое слово,
     И где назло эпохе основывать новый Рим -
     Но именно тогда он и был основан -
     
     Думали ли мы, дунули ли вы?
     Думали ли вы - дунули ли львы?
     Что иным уж траве не сносить головы,
     Траве не сносить головы?
     
     Эй! Какая тяжесть нас прибила к земле,
     Что ее не повернуть руками?
     Часовая стрелка в петле,
     В часах двадцать пятый камень,
     
     Пасечник топчет посев,
     Пчелы воют что суки -
     Ну как вы спасетесь все,
     По какой по такой науке?
     
     Знаешь, я тут читал
     Книжку про Лири и Шекли.
     Не Бог весть какой астрал,
     Если жизнь - сестра. Что, ослепли? -
     
     Скажет любой дурак,
     Левым он будь или правым...
     Слушай, мир не дурак -
     Он и ЛСД ПРОХАВАЛ!
     
     Сознание все не шире.
     Создание все не уже.
     Только Атлантика - (в тире)
     Превращается в лужу,
     
     Только большая аптека
     Опережает заразу:
     По статистике к центру века
     Стариков будет больше в три раза.
     
     Я полагаю, в разрядке
     Ничего не поправишь.
     Кнопка "Escape" в порядке.
     Но есть еще много клавиш...
     
     
     А.П.:
     
     Ну, мне не кажется, не блазнится,
     что в прошлом были другие лица,
     лучшие врубы, чистые Римы,
     что это, дескать, непоправимо.
     
     Время стало тверже и мы умнее,
     я пока иду вверх, да и ты со мною,
     бесконфликтное время, - я в нем существовать не умею, -
     зато умею и вратами быть, и крепостной стеною.
     
     Третья мистическая сменилась четвертой,
     В третьей, увы, не мы праздновали победу,
     это не спор, поверь мне, и не может быть спортом -
     за истиной строго идти по следу.
     
     Я тоже слаб. В казарме играю в карты,
     желаю лежать у речки и смотреть, как плещется рыба,
     но когда они наступают, поверь, у меня азарт есть
     их отправлять в зловонные топи, ибо
     
     они нам мешают, бля, и, или сумеем мы их,
     или они нас, никакого мирного сосуществования,
     как у турков с ромеями, а отбившись, осуществим иные,
     как их там, желания. Предадимся воспоминаниям.
     
     Нашей территории осталось мало. Чересчур мало.
     И чтоб защитить ее, годятся любые орудья.
     Львиные пасти, змеиные жала,
     и люди, главное - веселые люди.
     
     Мы собираем людей в свое ополчение,
     нам подойдут многие, и немощные, и слепые,
     главное, чтоб они понимали: мир стоит того, чтоб дать за него сражение,
     стать либо былинной былью, либо звездную пылью.
     
     Спасутся все, - Оригену привет от меня. Тем не менее
     это тема конца, а мы пока в середине,
     и не я отвечаю за их спасение.
     Не надо думать, что мы уже победили.
     
     
     С.Т.:
     
     Что-то меняется: время мнет яйца,
     Сначала всем нравится, потом успокаиваются,
     Потом удивленно пялятся,
     Потом глаза лезут на лоб,
     А время все мнет яйца,
     Мнет яйца,
     И наконец хлоп!
     Такая модель ab ovo
     Бытует с корней,
     Многие очень толково
     Рассуждают о ней -
     Возрастом благородным
     Придерживая за пах
     Нечто недетородное:
     Свой страх.
     Нету опровержений,
     Поскольку любой
     Расплачивается поражением
     За любовь,
     (Печаль за откровенье,
     За волю - клеть),
     Смертью за мгновение
     Сметь.
     Мы разве что играем
     В другое "быть",
     Не подвываем,
     Не учим выть,
     Вся наша тема не
     Про мрак и свет,
     А то, что времени
     Нет.
     О том и речь, но
     Что чушь молоть -
     Плоть не вечна,
     Уязвима плоть,
     Одни монахи
     Не кладут на весы
     Накипь
     Божьей росы.
     На этой грани,
     Где визави
     Небесной срани
     И плотской любви,
     Куда не кинь ты клин журавлей,
     Небо всегда правей.