|
|
||
|
||
|
Алексей ЯковлевЧАСТНОСТИ ЛЕГКОЙ ЖИЗНИСОДЕРЖАНИЕ: «На стрёмном перекрёстке…» «Я живу обстоятельством места…» Городская жизнь («Ветер — подходящее слово…») «Разыщу крупнокалиберную пушку…» Песня о Родине «Юг, север, запад, там где мы…» Ночная охота «Как наступает здесь добрый вечер…» Письмо Катьке На три аккорда «Холод пылью ложится на пальцы…» «Ты…» «Мир не слишком силён в предсказаниях…» «Католический сочельник, чай и что-нибудь ещё…» Вид. Курортный роман 2-й день Великого поста «Нам предсказывали кончину…» «Дали выдались лихими…» «С закатом соревнуясь взглядом…» «Меланхолия, милая, это такая дрянь…» Обычная ситуация Баскунчакская соль («Путешествие лучший способ…») «Пустяки, легкомыслие, вздор…» «Поскольку город ещё не унёс с собой…» Ускользающее «Улица за улицей…» «За тридевять стен от Великой китайской стены…» Инь (левацкий шансон) «В глубинах метрополитена…» «Познав расправу одиночеств…» «Плен тела, белая, беглая пляска мира…» «Уныние — смертельный грех…» Улица «За пределом — предел, не медли…» «Ночь похожа на тёртый цветок…» Перекур «Прилив, отлив, природа ритма…» Рэпы Александра Рубалина Главный герой Аннотация к известной компьютерной игре «Вроде осень лишь начата, нет поста…» Ноябрь «Придать голосу характер слова…» Памяти Рабле «Президенты, сантименты…» «Вишневый табак, весенний кабак…» Обкурка «Тьма-цапля хвать, царапина на боку…» Письмо Полонскому в Крым Ещё один эпизод из жизни поэта Егорьева 22—23.06 («Быстрое жало, калёная белая ночь…») Сонет накануне Пасхи Чудное утро  На стрёмном перекрёстке, Угрюм и одинок, Отчаянный подросток Поглаживал курок. И нежные амуры Упрятаны в карман, Он с пулею — не дурой — Затеял свой роман. Кого ты хочешь, детка? Не промахнусь, поверь! Грызутся звери в клетке, Распахивают дверь… Торговка, клерк, соседка? Не бойся, выбирай, Кого ты хочешь, детка, Кого отправить в рай?
Я живу обстоятельством места, Время жжёт в состоянии мести, Что проходит от слова до жеста Словно тело моё из жести. Славно кончился мир, эпоха, Бойко начался мир, потеха — Больно лёгким моим от вздоха Больно лёгким моим от смеха. Больно лёгкими стали силы Притяжения стали к соли, Не ржавели, не обносились Эти плечи в тугом камзоле. Эти плечи в тугом камзоле Чёрной кожи да с белой нитью, Словно волчьи следы в неволе. — Смотрит искоса ангел-хранитель. Что же, ангел, и я не первый, Кто с тобою ведёт разговоры, Убери эти чистые перья — Здесь бывают поэты и воры. Здесь бандиты бывают, и девки Соблазнять тебя станут ловко, И закрутит тебя с издевкой Молчаливой судьба-плутовка. Так отчаливай же, покуда Сохраняется лётной погода. И охотник стоит, паскуда, Забивает патроны в коду: «Ты не вечен, и я не вечен — Нет у времени постояльцев Ты замечен, а я помечен Пылью пороха, здесь, на пальце». Ты, короче, теперь кольцован. Видишь: табор идёт навстречу, На губах у них капли сомы, Голоса их гремят картечью. Здесь, по ходу, не мало дичи, Дольче вита, глухие ночи, Fin. Adieu. Окончание притчи. Ангел вылетел. Целюсь. (Прочерк)
Городская жизнь Ветер — подходящее слово, чтобы начать этот трёп. Раз, два, лишний, не досчитать и до трёх, поскольку ветер одинаково просто сдувает порох и прах, и не поможет тебе ни кулак, ни твой luck, ни Аллах. Впрочем, кто-то остался третьим в этой спешке зажать ладонь, и по третьему Риму гуляют сплетни, будто такой говорит с бедой, или с бездной, смотря как повернуть бедро и отделить добро от всего, что полезно. Ибо, если подняться по лестнице на чердак, город выглядит совершенно иначе: он состоит из драк, собак, любовников, ныряющих в тёмный подъезд, из тысячи привлекательных мест, где можно сесть и, уставившись в горизонт, забыть про зонт, несмотря на сезон, из кошек на этой крыше, оттого так похожей на юг… Романтика, скажешь? Нет, разорванный круг. Потому история рассыпана на песке, и, пожалуй, не так уж важно, когда и с кем ты поймёшь, что в зыбучем её куске всё довольно зыбко. Удивится прохожий и охнет «бля!», ветер зябко подхватит забавы для и прокатит прохожего к краю дня, и, быть может, дальше. Дальше, раз уж начался этот трёп, рэп или скорее trap, — ловушка для языка, сделай вид, что знаешь всё наперёд с точностью игрока. Так как всё, что присуще сегодня дню, порох и страх, сомнениям вопреки сдувает ветер с открытой руки, растворяет вечер. Тогда город тонет в деталях «ню», вот охранник снимает свою броню, будто верит в ангела, чья броня защищает лучше. И налив себе стопку, «послушай, браток», мол, и смерть по-своему нам не итог, он посмотрит в сторону, как знаток (кадр — стоп!) — рассветёт восток. Третий лишний Рим, oriente lux, тёплая улица идёт на спуск, хозяева выгуливают своих такс, таксисты курят, ныряют в авто, жмут на газ. Скоро улица эта оказывается пуста — стоит лишь сосчитать до ста, закрыть глаза, сломать тормоза, спрятать в рукав туза… Раз… Два… Прежде, чем кто-то толкнёт тебя в бок, и время соврёт прежде, чем ты сосчитаешь до трёх и превратишься в прах, ветер, брякнув вывеской у ворот, скроется во дворах, и, смеясь, любовники лягут, открыв окно, трахаться до утра.
разыщу крупнокалиберную пушку позову боевую подружу станем с ночи палить по прохожим у которых унылые рожи нас накроет тоска неземная мы пройдём от Москвы до Синая мы пройдёмся как дети потопа по Америкам и по Европам нас найдут командиры спецназа в одинокой избушке сибирской и бездарно запишут — заразы — «уничтожен террорист с террористкой»
Песня о Родине опыты с подсознанием янтарные блики сетчатки огненные лобызания расстояния до Камчатки пламя песок двуперстия звон колокольной глины междутаёжная Персия Транссибирской долины плачь за стеной с иконами смех да с глазами лешего шрам от подковы конного храм под подошвой пешего чёрт да под руку с ангелом степь да народ юродивый смерть что с рассвета наглая твердь что зовётся родиной воль непослушно рабская боль закадычно-пряная шаль да повадка бабская брань по-мужицки пьяная чёрт под рукою с ангелом степь да народ юродивый небо с рассветом наголо с блядью — землицей — родиной
юг север запад там где мы земля — театр кутерьмы вещдоков истины нема арабов тьма куда ни глянь хоть плачь хоть вой явленья взяли под конвой нимб — на анализ — со святых едва живых.
Ночная охота Светомузыкою по снегу, С поднеба скалится луна, Голубка, где я только не был — Везде видна. Глухая тишь, лихие танцы, Волчары в стае, инок спит, Где не прощёные скитальцы Срубили скит. Курчавый леший в поле зырит, Монгол целуется с огнём, Ночные странники-упыри Молчат о нём. И всякий всякому добыча, Полночь, дурная голова, У хищной твари свой обычай Плести слова.
как наступает здесь добрый вечер и чёрный аист кружит над морем сверкая глазом по стёклам окон где чьи-то ноги сжимают плечи различья речи заметны резче хоть и немногим
Письмо Катьке Вот ночь, вот вечер, вот нож, вот ветер, вот ты думаешь, куда сбросить пепел, вот драконы заглядывают в окна, вот акмэ, как будто бьёт током, вот факты — ты это читаешь, зима растает, поскольку не вечна, и от Болгарии до Китая единоречье. Вот ты смотришь иначе, но в том же кресле, где я чуть в прошлом не так уж пошл, как слякоть в марте, впрочем, ощущение, что весна на старте а мы на тверди, как на перине, наследники Византии и Рима, в городе курим «Житан», в тамбуре — «Приму», но связь с наследием неоспорима. Итак, на кресле очень удобно сидеть, ебаться, курить, но чтобы твой зад не сросся с его обивкой, письмо заканчиваю.
На три аккорда Расчудесили мир за обрывок листа, Развязался язык про такие места! Ах, Сибирь — Красноярск! Эх, Байкал — береста! Эй, течёт Енисей под чугуном моста. По чугуну моста, по чугунке дорожной, Там, где ангелы нежны, где бес осторожен, После первой попытки, почти невозможной, Шёл, объявленный в розыск Григорий Прохожин. Он работал в такси в симферопольских урбах, Изучал языки и сочувствовал курдам, Жил с московской шалавой, спал с принцессой Судана, Был бродягой от Киева до Магадана. Была летняя ночь, пахли улицы вишней, В эту ночь оказался он в городе лишним: Прокурорская дочка захотела в Париж с ним — Бог смеялся и плакал, и шептал еле слышно: «Что ж ты, Гриня Прохожин, что ж ты лёгкая память, За такую любовь в этом мире посадють, К тебе завтра в машину попросятся трое И найдут под сиденьем анашу и героин». И на следующий день как сказал — так случилось: Постучались в стекло три больших обезьяны… Только что-то в груди застонало, забилось, — Он педаль придушил, вдрызг от воздуха пьяный... По чугуну моста, по чугунке дорожной, Там, где ангелы нежны, где бес осторожен, После первой попытки, почти невозможной, Шёл объявленный в розыск Григорий Прохожин.
Холод пылью ложится на пальцы, Голос слаб, и сансарой скрипит, Лысый Будда массирует яйца, Языком баламутит санскрит. Его мучит бессонница-стерва, Он страдает от бед бытия, Не последний такой и не первый Просветленный. Должно быть и я Затеряюсь в сансаре уликой, Серым камнем, что вытесав вдруг, Мне поставит могильщик безликий Под унылые слёзы подруг.
Ты снимаешь мокрую обувь, стягиваешь чулки, босиком проходишь по ковру в сторону от... В голове ни единого воспоминания, но ты помнишь всё. Ты привыкла заглушать этот гул, привыкла самоуничтожаться. За окном идёт дождь, снег, ночь, день, ветер. Тебе кажется, что... Нет, ты просто подходишь к нему и берёшь его за волосы. Садишься и раздвигаешь ноги. Тебе нравится чувствовать шершавость слов на его языке, ритм, трепет. Дрожь — это твоё четвёртое имя. Бесконечность — это число твоих нынешних любовников. Хотя, хватит пальцев нескольких рук, чтобы пересчитать их. Они гостят здесь каждый день, вместе и по одному. Ты предпочитаешь... Тебе нравится рассказывать о себе. Каждый раз новую историю, другой миф. Ты окутана дымом, выдыхаемым вместе с двусмысленностью фраз. Ты улыбаешься, когда тебе верят, прикрываешь глаза и затягиваешься дрянью интерпретаций. Тебя мутит от повторений, но ты всё равно не можешь отказать. Ты — блядь. У тебя в руке маски, численность которых равна населению планеты, но ты — это то, что у тебя между ног. Ты открываешь глаза, чтобы рассказать о своей внутренней сущности. Смотришь, он смотрит. Я смотрю. Но уже другой снимает мокрую обувь, проходит к окну и затягивается сигаретой. Ты откидываешься на кресло, и на тебе новая маска.
Мир не слишком силён в предсказаниях, Книга судеб на скорую руку, Ведь уроки чистописания Завсегда наводили скуку. Бесконечное знакочерчение, Обозначена ночь-многоточина, В непечатное светосечение Эта жизнь включена, заколочена. На завалинках лица полощутся, Стан девицы слегка сутулится, Ей чего-то ужасно хочется Или просто идёт по улице.
католический сочельник чай и что-нибудь ещё романтический бездельник размышляет ни о чём век эпоха век эпоха карта мира широта одиночество неплохо но сыщи такого лоха открывайте ворота у простого человека пара рук и две ноги (впрочем если не калека Боже нас убереги) так и людям лучше парой мирозданье кратно двум дед зовёт свою Варвару дед берётся за гитару — «камон бэби — вместе бум!»
Вид толстым слоем кокаина обернулася земля век замазан жребий кинут оглянувшись опосля я окурочек истлевший к жести банки приложил под окном старухе леший поебаться предложил
Курортный роман Соль, солнце, соло по набережным Не слишком набожным, но в присутствии, Приезжие ахают: «ну надо же!» Мысли овцами в голове пасутся. Здравствуй, мы скорее всего расстанемся, Но не раньше вечера и лишь после танца, Ты, конечно же, одинокая странница, А я, несомненно, похож на испанца. Платья из ситца, пальмы зелёные, Кожа солёная, население мается, — Сегодня она его или он её, Чтоб до утра от тоски избавить… Здравствуй, мы скорее всего расстанемся, Но не раньше ночи и лишь после танца, Я, наверное, стану отчаянным пьяницей, Если ты перестанешь вдруг улыбаться. Узкие лестницы, тёмные улицы, Специи, пальцы, проулочек дерзкий, — Не разойтись, так что люди целуются, Не успевая порой раздеться. Здравствуй, мы скорее всего расстанемся. Но какое, впрочем, это имеет значение? Я, конечно, останусь заложником ситуаций, А ты, несомненно, будешь плыть по течению.
2-й день Великого поста Осваивать ведическую кухню С утра с бутылкой красного винища, Над сковородкой риса эй-эй-ухнем, Бродяги дхармы, где теперь их сыщешь? Двадцатый век, тридцатый, сорок пятый, На то она ведическая пища, Чтоб ведать, и ещё листочек мяты, И встать по ветру, пяткой в костровище… Мир к каждому весьма несправедлив В контексте разбираемый мгновенном, Луна здесь обеспечила отлив, Вино и черти что танцует в венах. А гости кто? Кто вовремя ушёл. Вот я один с посудою нетленной Насвистываю Леннона с ножом, С тарелками читаю П.Верлена. Но мой французский лишь а petit peu, И жизнь, как все французские глаголы, А хочется как минимум вдвоём, Так, чтобы каждый каждому был голый. Не в масть, пускай, не наша эта воля, Пустяк, забава, пыль, я пью вино, Свисти судья, я за пределом поля, Не мне спасать, но мне не всё равно. Но, впрочем, на ближайшие недели Тоска любая — искус ледяной, Пришпорил печь забывчивый Емеля, Готовит щуку нежный Водяной.
Нам предсказывали кончину, Нам уже сколотили гроб, И почти устранили причину, Да не мучалось следствие чтоб. Что обидно Адаму и Еве, Люциферу обидно вдвойне: Для чего же, мол, яблоки ели И за что погибать на войне? Прокуроры страдают запором, Вся охранка играет в преф, И рыдает под мокрым забором Отощавший космический лев.
Дали выдались лихими, На экспрессах места нет, Неудавшийся алхимик Перемешивает свет. Паства хлебища и зрела, Щи, похлебка, бастурма, Наши предки в джунглях ели Только пищу для ума. Мама! Маня! Хан Мамай! Пышногубый месяц май! Сколько времени осталось? Только рот не разевай... Птицы — профи интонаций, Кушке скучно с соловьем, он ей — хочешь поебаться? А она — мы все умрём...
С закатом соревнуясь взглядом, Кто первый с вида пропадёт, Полулежа в тяжёлых нарядах, Попивает царица мёд. Только солнцу привычно катиться От востока на запад. И ночь Опустилась. Не в силах царица Одиночество превозмочь.
Меланхолия, милая, это такая дрянь! Расстояния, ян не вписывается в инь, и гармоньщик на лавке замёрз и пьян, а прохожим кажется должно так быть. И его скрипач — только снег скрипит: эпидемия гриппа, мол, тлен, тлен, а ты уже плачешь как неофит, утопая в чашах своих колен… Но меланхолия, милая, это такая дрянь! По струнам — дрын!..
Обычная ситуация Хуевой рифмой прикрывая Своё стремленье к полноте, Поэт Егорьев у сарая В зелёно-влажной темноте, Отбросив помыслы о рае, Словами разными клубя, Прижал к стене красотку Марью И отлюбил её любя.
Баскунчакская соль Путешествие — лучший способ возвращения в эту муть. Обыграть, покорить, обмануть, убежать. Дорогая, забудь. Водитель, куда-нибудь. В путь. В степь. В степи всюду есть куда выступить и не прийти. Город, кажется, болен информационной чумой. Смой, дорогая, смой, дорогой. В запахе местной воды, запахе мёртвого камыша карманный оазис смягчает илом твой шаг. Значит, смерть, которая в степи с метлой, заметает пылью следы, оставляет шанс добраться до следующей воды. В это слабо наверно верится чужакам, поскольку неба здесь больше, чем земли с песком, жгучий ветер вяжет тебя по рукам, называя то ли пророком, то ли плоти куском. Плати, не плати, а небо ведёт свой счёт, день, ночь, чёт, нечёт, и мы, плохие кочевники, древним кочевникам не чета, не выходим из дому без щита, будто будет нам разница на щите в Москве ли, Итиле, бля, Элисте, в богатстве ли, нищете. Меняю щит на коня, дорога, прими меня, не отпускай, земля, как хорошая конопля. Voila, колышутся в мареве южные города, городи огород — лотос, арбузы, зелёный чай, — и тень (здесь — иероглиф спасения, Отче печать) отбрасываем ты и я, и даже такая тварь как змея. Впрочем, это уже фотографии, дно соляных озёр, дно памяти, искажённая перспективой тень, из уст любовников города весь этот вздор, пока любовница ложится в постель, соблазняя стилетом в сердце, обманчивой тишиной. Столица, опять, возвращение, в своём ядовитом стиле, поражает небо возможностью мокрых крыш, песнями, которых ещё не спели, шумом дождя — спи малыш. Потому путешествие — лучший способ возвращения в сад химер: ты проснёшься такая же голая, сходишь в ванну, помоешь голову, чертыхнёшься на Голливуд, и по лестнице спустишься к городу, где шаг вправо — пески до Монголии, шаг влево — кондиционер…
Пустяки, легкомыслие, вздор Спускаться во двор, как вор, Опровергать поговорки, дар, Новый день, дребедень, мир, Который на зубы не так уж стар, Хоть и местами затёрт до дыр. Запивая чаем голландский сыр, Покуда с моря обычный бриз, Пытаться наесться им впрок, Украдкой поглядывая на восток, Сигаретой постукивая о карниз.
поскольку город ещё не унес с собой соль с пылью перемешав поскольку в системе означен сбой и горло душит душа поскольку в низовьях реки давно уже потеряли брод и человек вопреки «дано» взял ангелов в оборот что даже у чёрного воронья от страха седеет перо мол братья души начнут ронять не в облака в метро поскольку игра эта стоит свеч поставь за неё свечу поскольку нас с тобой не сберечь я просто тебя хочу
Ускользающее из-под пальцев уползает змей с рассечённой надвое улыбкой ангел гладит тридевять земель в облаках покачиваясь зыбко
улица за улицей тянется побег если не безделица то и без побед катится касается город с толку сбит если не красавица — дальше без обид
за тридевять стен от Великой Китайской стены девочка-китаянка в шёлковом платье луны читает Хемингуэя захаживает к ночи в гей-клуб где всех называет по имени — Ленка Саня суккуб она любит московскую зиму за долгую пряную тьму не говорит об и-цзине, но знает людей по письму на кухне играет в шахматы варит зелёный чай и ненавидит молчание пока не погасла свеча а когда по стене скользнёт эхо из белых полос от фонарных огней и в дверях повернутся ключи так легко перепутать тьму с цветом её волос девочки-китаянки в шёлковом платье ночи которая прежде чем лечь переводит назад часы ибо верит в судьбу и останется здесь до весны но она закрывает глаза и смолкают дворовые псы. девочке-китаянке снятся восточные сны
Инь (левацкий шансон) помешался бля чувак на герле и не мил ему ни бес ни Пеле удолбался в дюпеля мол не взять его «на бля» не легко без герлы на земле. потребляться потреблять подтреб.блядь без герлы труднее метко стрелять то ли демон фолит то ль на мель корабли то ли горло дерёт конопля так на вольных стритах без герлы погибают не люди — орлы и смеётся вся урла замочили мол орла но не орёл он а чувак без герлы.
в глубинах метрополитена почти у самого Аида ты вдруг садишься на измену о тщетной доле индивида во всём несовершенстве вида стоишь — затерянный в движенье — и без тоски и без обиды берёшь в расчёты пораженье но это просто «неужели» в тени того что неизбежно как неминуемо сближенье что провоцирует на нежность и всё как будто бы случайно но дальше станет очевидно — внутри вагона все качаются под старенький мотив Лу Рида
познав расправу одиночеств необратимости предел поэт Егорьев нежной ночью на подоконнике сидел то был не признак суицида и подоконник был широк Егорьев наслаждался видом где ливень шёл дул ветерок
Плен тела, белая, беглая пляска мира: думал — зима, но она влюблена в факира, думал — фонарь, но луна захотела быть ниже, лежит на карнизе, шепчет мне имена, — говорят, тем самым может свести с ума, как «baise moi», или «иди ты на».
Уныние — смертельный грех, а жизнь не крепче чем орех, и ангелы глядят с небес обрывки пьес. Внизу: «Сударыня, я вас...» (Не разберу, плохой пронанс) «Ах, сударь, вы не понимать...» (Ебёна мать!) Должно быть, всё не просто так, нас вставят в старенький видак, кино начнется с «они встреть...», и, может, кто-то даст пятак, чтоб посмотреть хотя бы треть. «Мсье, умейте же терпеть!» «Друзья, мы будем нынче петь?» «Ого, её щас будут еть!» «Какой чудовищный...!» «Где Пан?» «О нет, голубка, се шарман!» «Сегодня к ужину фазан...» «Вернёмся в зал...» Скатилась с неба Хиросима, нерасторопная слеза, была зима — любили зиму, любили Зинку за глаза. И был и дом, и домовые играли ночью в преферанс, в пустом селе собаки выли, но всё равно любили нас. Там целовали поцелуи, судьбу, — и в профиль и в анфас. Но, Боже, правый, алилуйя жизнь не оставить про запас. «Не разберу я — что случилось?» «Ну что вы, всё довольно мило...» «На днях я пролетал над Нилом...» «Мсье, отдайте мне огниво...» «Прошу, пожалуйста, потише!» «Но в этом доме жили мыши!» «Хм, мне пора, заждались души...» «Как? Вы же... Боже! Как здесь душно...» «Пускай идёт!» «Я плохо вижу...» «Да как вы... Ах! Немного ниже...» В Париже лето на подхвате: Пигаль пугает простофиль, там у балкона на кровати из горлышка le vin du ville. И где-то подле место встречи на случай, если ада нет, в окне напротив в этот вечер мулатка сделает минет арабу, ангелу, дракону, с которым свалит за предел и там прошепчет беспокойно: «Смотри, как мир помолодел». «Мон дье, я плачу, это слишком...» «Да прекратите же храпеть!» «Я предлагаю передышку...» «Так что, мы будем нынче петь?» «Я досмотреть кино желаю!» «А я откланяюсь, Аглаю Мне нынче к раю провожать...» «Как жаль, позвольте вам пожать...»
Улица Улица взглядов, улица афиш, обещаний, настроений, музыки скрипок, с плывущими от сырости струнами, приветствий, обнажающих желание, историй, рвущихся из горла, чтобы быть услышанными. «Я видела Великую отечественную и Японскую войну, сочиняла частушки, перевязывая раны, преподавала словесность. Мне уже почти 90, но ведь даже богини стареют». Улица звездочетов, угадывающих в них судьбы. Улыбается турок Памук, ищущий знаки в сплетении линий бровей и изгибах губ, смеётся семнадцатилетняя красавица, оттого что ей просто. «У нас был субботник, но я не пошла на него, так как в школе никого не было, а это лучшее время, чтобы устроить там погром». Разговоры в троллейбусах, слова, произнесённые после просьбы о «закурить», ненадежное «как дела?», случайное «извините» меняют лица, судьбы, разменивают время на теплоту. «В этот год у нас, под Ашхабадом, были такие ливни, что верблюды уставали месить грязь под копытами, возвращаясь из пустыни». Многоголосье, открывающее глаза и определяющее движение навстречу. Выстрел в небо, шаг по мостовой, и улица гудит, не повторяясь ни на секунду.
За пределом — предел, не медли, Здесь не медь ли на трубах, пламень, Запах жжёного мяса въедлив, Что ж, приветствую, Цезарь, амэн. Мир расчерчен до кости белой, На границах цветы-ясновидцы, Есть тропа по костям для смелых И ковер для костлявой царицы. Она ходит вокруг да возле, Зазывает спокойным взглядом, Вне игры, говорит, жизнь после, А игры, говорит, не надо. Ну и что, ты ответь, седая, Знаю, всех ты дождешься, сука, Мне цыганка тебя нагадает, Когда я протяну ей руку. Вне игры, говоришь, и что же? От желающих нет отбоя, Знай, вернусь, но ещё моложе И сыграю ещё с тобою.
А.П. и А.Р.
Ночь похожа на тёртый цветок, На подушечках пальцев пыльца, Аромат перламутровый сок Накрывает, пьянит слегонца. Но пленит меня вовсе не он, Звонкий образ трамваев ночных Пустошь улиц, горящий неон Что на булочных и иных Магазинах мерцает. Но то, Что пыльца эта так же легла Там, где кто-то листает Кокто, Где светильник глядит из угла.
Перекур работать ненавижу сижу курю житан уеду до Парижу коль жизнь не изжита пожарник водку хлещет в желудок гонит жар ему приснится вещий земной пылает шар шуршит драконьей кожей премудрый год змеи катись крутись прохожий пока не замели
Прилив, отлив, природа ритма, но я природе — человек и потому вонзаю бритву в век ритма. В мой кровавый век, ничем не более кровавый, чем все, что были до него (расправа — показатель нрава, она разрешена по праву сильнейшего и одного), и тех, что будут, если будет кому посеять семена… Искусство ритма — это пули, а пули — это имена, а имя жаждет повторенья... Прилив, отлив, природа, время, но я для времени — вода, пустяк, песок, всё, что сквозь пальцы, — и потому вонзаю паузу (пусть плачет Фауст) сюда. В век ритма, в мой кровавый век. По звёздам — эру Водолея. Прилив, отлив, природа рек, Бессмертие, погода — снег. А я природе — человек, и это не преодолею.
Рэпы Александра Рубалина 1 рэп — это оружие против это оружие за это отсутсвие тормоза рэп гюрза яд улиц вдыхай малыш если не спишь рэп — это льдина с крыш на твою башку рэп — это кукушкино «ку» она круче рэппер — вот в чём наша возня хотя знаем что ожидает тебя и меня вот в чём счастье рэпера и беда никто кроме неё не знает когда ты скажешь хуйня я скажу ты прав рэп — это майя людей без прав- ил — по-английски «болен», вставай с колен рэп — это ритм права — это плен. ты ещё зелен зело поёшь думаешь знаешь где блажь где ложь что ж в этом весь рэп и есть рэп — это песня сейчас и здесь 2 русский рэп русский ритм русская зима горло горит это русский рэп по миру стучит русские — чу американцы — shit кто-то теперь мне проверещит про политкорректность и настучит каждый рвётся залезть на щит без щита револьвера — одни счета деньги стали как кислота расширь сознание создай аватар в кредит предлагают это и то телевизор — эту и ту — авто книгу кокто кокаин тартар кажется в списке не значится нар идите в бар впрочем русский рэп так что иду на ты зима это почти что цветы сорви снега сорви темноты в темноте ты это я я это ты за углом менты забивают косяк на фуражках снег зажат кулак дуют дуют доволен всяк а ведь всюду мрак
Главный герой В этой исторической киноленте жертва, похоже, — главный герой: — Жертва, — говорит диктор. — Жарко, — говорит диггер. — Жатва, — говорит джокер. Поди, покрой.
Аннотация к известной компьютерной игре люди бывают разные лысые есть и с растами редко но есть и прекрасные гетеро есть с пидарасами те кто уходит в пампасы те кто удачей намаслены мыслимые и немыслимые люди и просто бессмысленные вроде бы кости да мясо плачут смеются пляшут точат слова и ляса нет ни покоя ни спасу нет даже чистой расы коли и мы не на трассе впрочем иные скажут люди бывают разные девственницы с поллюциями юноши с галлюцинациями щедрые есть и куцие чуть ли не до кастрации люди — залог эволюции повод к эмансипации люди лучинки люции всякое может статься крах и опора нации ход и тупик истории но вот тебе цивилизация выигрышная априори
вроде осень лишь начата нет поста но с какого-то сучьего не-спрос-та пропиталась столица на три перста пустотой — то ли я загрустил устал растерял загустел с кости ангел слетел впрочем сам в восемнадцать его отстранил от дел и поставил всё на сплетенье тел вижу в этом возможность переступить предел оказалось пса с цепи век спустил тело съел — забыл, тело съел — прости что с других сосцов молоко лизал я теперь сказал — но кому отмстить не умел не умею поскольку на всех одна кровь что льется уже до темна свобода тебе не мирные времена так что пей если пьешь — до дна до дна покуда вина как собака носом не ткнётся в бок и подставит шею — до слёз верна что с ней делать — не выставить за порог ведь итак вокруг пустоты до хрена или сердце гулкое — что звук внахлест впрочем сам однажды с глаз долой и проч. я проставил всё в перестук колёс вижу в этом способ страх превозмочь переиначил век всё за медный пятак что ни узы — брак, что ни связь — контракт застрахован — баста — двойной теракт выдаст жизнь за реальный факт будто много надо — что в новостях смерть смакуют по слогу — и так и сяк твоё счастье милый сущий пустяк но то ль диктор врёт то ли я простак загрустил растерял ослеп если верно сложить эти три перста есть возможность увидеть свет
Ноябрь разгулялась тьма полна мнимого мимо дом тюрьма поле минное тень томится мается под огнивами ветер гнёт леса по-любивому наклони краса космы под ноги расплети косу быть свободною ведь у Бога бедные не голодные пусть немодные зато по двое листья падали
придать голосу характер слова не говорить о важном будто в крымской столовой с тарелкой плова знакомишься с Дашей или Ирой — как повезёт — у которой фантазия и можно свободно пиздить насчёт книжек Кортасара и можно свободно забить на счёт херес заказывая пусть он течёт всё течёт — пустячок — жизнь одноразовая придать слову характер голоса и стать однажды постояльцем столовой как будто в плове есть что-то важное
Памяти Рабле шкварчет ужин на огне голодовка не по мне память полная еды Ялты полные сады море полное воды а не ездят никуды только полные скоты есть не любят ни хрена в сытны наши времена
Президенты, сантименты, Сантиметры киноленты, Разговоры, болтовня, Ты хуйня и я хуйня. США, война, Ирак, Люди — брык, Бинладен — брак, Иудеи — големы, А ты такая голая!
вишнёвый табак весенний кабак у собак аншлаг лают на зевак а под снегом мак для юнцов-салаг вырастет до лета соберём — ништяк надербаним сварим по кайфу на брата а пока и так ах Венера-Варя на земное марево стоит елдак
Обкурка Но... Всегда есть «но»...Это «но» — наше имя. Наше бляпошливсенахуй всем, кто сказал «так и не иначе». Но я курю сигарету, но мы здесь и, только что холодные, чувствуем лаву. Lov’у, бля, вот семантика. Горячие, раскалённые волны камневыворачивающего потока. Патока. Потом-ка кофе. Кайф потомкам. Дайте пепельницу говоришь. Железная гнутая выдолбленная жестянка — всё, что готово принять наш пепел. Кому это надо? Мммммы курим, пальцы оттаивают, пепел падает на пол. Пол царства королю. Пол, царства. Пиры, шуты, войны. Пиротехника. Абсолютное созвучие. Но есть «но». Какая-то лажа. Ложа. Ганжа. Манчжурия. Как там классно. Где это? Манчжурия. Где-то возле Китая. Вита возле Китая. Вита повсюду. Мы — это где-то возле Китая. Витаем. VITAем.
Тьма-цапля хвать, царапина на боку, сколько ку напели этому сумраку, нависли тяжёлые облака, как будто бы на века. Завари чайку, накорми собак, вроде как был друг, а теперь как враг. Зря история, что ли, в алом соку? Значит, просто потери в полку. Знать, кругом зима свои гусли рвёт, птица вдруг прерывает полёт и — под лёд. Все пророчества сбудутся наверняка, но покуда легка рука, на её тоску — карусель, карусель, на её метель — расстели постель, на её косу — точи словеса, делай ставку на чудеса. Хотя, впрочем, не за что зацепиться уму: je suis malade, или я никак не пойму, что заставило некого Сержа Ламу выйти на эту тьму. Чья рука легка, пощади дурака, не цикуту пью — не Сократ. Встали низко тяжёлые облака, ангел смотрит издалека.
Письмо Полонскому в Крым привет Андрюха в футболе непруха дети аллаха задали аху в москве неплохо и в целом по хуй что листья сохнут в прохладной влаге а мы салаги под небом рыщем и воздух кажется нам насыщен а ты не пишешь портвейны хлещешь нам мало лета что не излечишь у девок плечи у леса ночи и воздух легче и жизнь короче и пахнет почвой и буквы почтой ценней тем паче нельзя иначе слова всё лезут как шерсть собаки краснеют маки в июльском солнце и лишь японцы (за что им это?) глазеют первые на рассветы мы с виду лучше и предположим в футболе тоже бывает случай хоть мы не мачо в таком-то матче Бог даст быть может мы их проучим но впрочем впрочем живём как надо чуть дальше неба чуть ближе ада среди бот.сада и листопада как между жизнью и жаждой жить ты мне скажи как у моря горы о чём ночами ведут беседы до них отседы км под тыщу а им ведь больше чем столько лет такой куплет что письмо не кончить слова несутся как стая гончих почуяв след
Ещё один эпизод из жизни поэта Егорьева Смирившись с участью бармена, Освоив смешиванье грёз, Поэт Егорьев шёл на смену, О жизни думая всерьёз. Коктейли дамам разливая С кусочком фруктов ль’экзотик, За барной стойкой, как в опале Безумный сплин его настиг. Из чувства проффесьонализма Не растворившись в той тоске, Он с офицанточкой Алисой Ушёл под утро пить сакэ.
22—23.06 Быстрое жало, калёная белая ночь. Призраки посмеиваясь, расходятся по углам, любовники засыпают, но ты отсрочь — эту патоку выпьем напополам. Снятся пилигримам вещие сны, вещие сны, как вещи умеют ждать, подрастают дети ушедшей зимы, весны, люди по-прежнему учатся забывать, но опять неизбывная тишина туманом со всей страны поднялась, беглая ночь — гималайский барс, как же не глянуть такой в глаза? Такая вот выдалась полоса. Не чёрная, не белая, но кино, хотя мир по-прежнему стянут на полюсах так давно, что ах, сколько тел на дно, но если взглянуть на всё со стороны луны, то, например, морские суда не видны, и, тем более, не очевидны мы, и границы размыты. Даже та, у которой коса в кисти будто шепчет с крыш — малыш, не грусти, этим летом, и дальше, садам цвести, дети будут сыты. Вот мякоть, сок, вот и яд в кости, выбирай, мол, сам, чем кого угостить, выбивай, мол, сам сто очков из ста с плеча, с упора, с чистого листа. Иль хотя бы пятьдесят из пятидесяти, или сколько смог, или даст нам Бог в новый день войти, не оглохнув от новостей, сети, от холостого хода механики истерий, моды, мифа о справедливости. Но смотри: уже солнце всходит на Третий Рим, есть повод перекурить. Мир вашему дому, малекум асалам, пилигрим просыпается в свой вещий хлам, самая короткая ночь в году уходит, поглаживая пизду, с барсом на поводу, с нами напополам.
Сонет накануне Пасхи в ночной тиши за шахматным столом в подножье апельсинового сада мир растворён в гармонии распада как хрупкий мир предложенный послом кадит огнём церковная лампада в страстные дни прочитанный псалом как память тела взятого под слом немая щепь разбитого фасада. ночной пейзаж — размеренный и стройный шуршат часы как поступь мудреца мир растворён в гармонии конца ещё чужой уже не посторонний я в этот сад в щегольском пиджаке вхожу — как подобает — налегке.
Чудное утро Изюм, орешки, Неспешно солнце, Недвижно небо И всё, что надо, Гуляет небыль В подножье сада, Вишь, пересмешник — На нас смеётся.
|
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
