Манифесты
 
Наша кастетика
 
Городская шизнь
 
Касталог
 
Касталия
 
Гониво
 
Les libertins et les libertines
 
Читальня
 
Гостиный вздор
 
Форум
 
Культ
 
Периферия
 
Кастоnetы
 
back

 

ЗАГОВОР УМОЛЧАНИЯ

или

ПРАВИЛА ИГРЫ


рисунок Анастасии Рюриковой       Стоишь на вокзале, рассматриваешь парочки. Делаешь это с удовольствием. Особенно, если тебе некуда спешить, если ты один нынешним вечером. Красивый парнишка в длинном бежевом пальто что-то прельстительно нашептывает своей поминутно хохочущей спутнице. Наконец, в угоду эпохе он достает из кармана сотовый телефон.
       - Коля, привет Коля, нам тут с Ренатой пойти некуда. Можно мы к тебе придем. У нас и винцо есть, и настроение хорошее. Ну, мы двинули.
       Или два персонажа лет сорока пяти долго целуются под табло. У него поминутно сваливаются очки, она ему поправляет очки и вскрикивает:
       - Валера, может не надо здесь-то. Люди, они засмеют.
       Люди не смеются, но заботливо обходят целующихся. Иногда только какой-нибудь толстый пьяненький дядька взглянет с завистью и ругнется. Не злобно, очень по-русски ругнется для порядка.
       
       Нет, если смотреть на мир со стороны, он очень прилично выглядит. Наверно в хорошую погоду Бог так же глядит с небес на свое творение и радуется. Ни в коем случае нельзя вдаваться в подробности. Интересоваться предысторией, угадывать последствия. Лишь тогда остается возможность бескорыстно и не напоказ пожалеть каждого плачущего и порадоваться чужому счастью.
       Нас губит контекст. Сочувствуем одним, других презираем, ненавидим третьих. Помыслы, тайные желания, ежедневные обиды. Хозяин будет ревновать, гость - красоваться перед своей девицей, завяжется драка. Хорошо, если дело кончится согласно типовому сценарию раннего Высоцкого. "Я видел варварские казни, я видел ужасы труда", - вздыхал поэт Константин Случевский, демонстрируя (или предвкушая) свой немалый жизненный опыт. Во многой мудрости много печали и так далее, и со всеми остановками.
       
       Вот типичная история в контексте, с завязкой и окончанием. Некий самовлюбленный персонаж в холодный зимний денек явился к своему приятелю в офис. Якобы по делу. Обговорив дело, он не то, чтобы захотел выпить, но перспектива сразу выйти до ветру и возвращаться к метро не пленяла. Гость предложил, хозяева согласились.
       Итак, двое приятелей пили водку. С ними были еще девицы: кто-то кого-то когда-то любил-недолюбил, бросил - не бросил, в общем не оправдал надежд. Но об этом временно все забыли, ругали друг друга весело, пили водку, рассказывали байки, утешали поминутно впадающих в истерику подружек.
       Если посторонний наблюдатель глянул бы в ту минуту в зарешеченное окошко (дело было на первом этаже) - мог бы сочинить элегию. Тонкие лица, отточенные жесты, мягкие движения. Жаль, история поимела продолжение. Исходная позиция, - двое на двое, - оказалась усложнена дополнительными фигурами, в шахматной терминологии - двумя белыми офицерами и черной ладьей. Черная ладья двинулась на обострение, но ничего не выиграла. Партия закончилась патовой ничьей. Чье-то самолюбие оказалось задето, кого-то высмеяли за излишний пафос, кто-то долго ходил и бубнил себе под нос заезженные банальности.
       Теперь эти люди почти не разговаривают, ни в шахматы играть, ни водку пить вместе не собираются. И ничего, ходят по белу свету гоголем, составляют всякие иные симпатичные картинки. Для постороннего, разумеется, наблюдателя.
       
       Итак, все портит не только контекст, но и знание неизбежной перспективы. На чувстве перспективы вскормлена любая пессимистическая религия. Будда Гаутама здесь воскликнет: "Она сейчас смеется, а потом заболеет. Будет мучиться. На земле столько болезней - рак, СПИД, чума, проказа. Каждому человеку хватит". Мухаммед добавит: "И ангел навеки сотрет ее имя из запечатанной восемью печатями книги бытия. Много, дескать, радовалась, и совсем не тому, чему следует. Аллах велик, человек ничтожен".
       ...В контексте и со знанием перспективы наши робкие телодвижения представляются бессмысленными. Красота, грация - все исчезает, раскатанное веселым катком результата. За поворотом обещают спасение, но хранящие это спасение стражники все чаще заламывают несусветную цену. "За ценой, - как пелось в песенке, - не постоим"...
       
       Ребенку, когда он впервые узнает о смерти, кажется, что существует какой-то заговор. Большие люди ходят на работу, чистят ботинки и покупают еду так, будто бы собрались они жить вечно. Или обсуждают всерьез невероятные вопросы, ссорятся и корят друг друга. В итоге жить, даже временно, вовсе не хочется.
       Правильный христианин заметил бы, что мы ежеминутно сталкиваемся с последствиями грехопадения, а дети до пяти лет не знают за собой вины, - вот и изумляются нашим странностям. Эта мысль очевидна, как плохое настроение по утрам. Но к ситуации возможен и несколько иной подход. Игорь Схолль еще в 70-е годы говорил, что с историей все не настолько ясно, как представляется адептам "кризиса современного мира" или дарвиновской эволюции (что, в сущности, одно и тоже). Модный нынче образ заговора, - нет, скорее общей излюбленной игры, правила которой свято хранятся в тайне, позволяет уточнить некоторые детали процесса падения-восхождения. Сизиф тащит на гору камень, но Сизиф наказан, обречен, а люди способны в любой момент отказаться. Но именно "великого отказа", о котором так мечтал Маркузе, не происходит, механизмы социализации поскрипывают, но действуют безупречно.
       
       "Другие - это ад", - удивлялся Жан-Поль Сартр. Хочется ему возразить: "Другие - это рай, когда ты держишься от них на почтительном расстоянии".
       
       Ребенок идет в школу с мыслью, что наконец ему все объяснят. И исходную задачу, и пути к выигрышу, и самые надежные системы защиты. Но главное- смысл, смысл.
       Проходят годы, изучаются языки, арифметика, алгебра, биология, физика, история, экономика, политика, полным ходом чешет воспитательный процесс, но объяснения - нет. Взрослые действуют как марионетки, они повторяют чужие мысли, пересказывают чужие сны. Они, - и это совершенно очевидно, - подобно начинающим шахматистам разыгрывают партии из учебника. Каждый ход записан заранее. Любые новации подолгу обсуждаются в прессе.
       И наконец настигает страшная мысль: "Тебе ничего не скажут. Эти - не знают. Эти - не настоящие". Далее все зависит от выбора. Ты можешь решить, что "настоящих" не было и нет. Ты можешь искать секрет в прошлом, в будущем, в столичном городе, за границей, у философов, проповедников, пьяниц или спортсменов. Любой с удовольствием расскажет тебе, как надо действовать. Некоторые намекнут на таинственную традицию и необходимость посвящения. Наконец некто покажет выход. Ложный выход, разумеется.
       Однако поиски изматывают. Раньше или позже на помощь приходит спасительное искусство имитации. Если повторять на свой лад известные фигуры речи, затверживать жесты, оттачивать телодвижения, легко включаешься в общий круговорот. Теперь, как и у героя Камю, главная задача - толкать камень на гору. Но ты же не один! Ты должен толкать его быстрее других. Упадет? - когда-нибудь упадет, не беда, у всех падает.
       "Что суетится народ и кричит так? Он хочет питаться,
       Хочет рожать и детей лучшею пищей кормить
       Помни об этом, о путник, и дома во всем подражай им!
       Большего в жизни не взять, сколько уж там не вертись",
        - великий Гете писал. Гете - авторитет!
       
       Впрочем, из сказок мы знаем, что существует и другая забава. Когда все вышеперечисленное не устраивает, когда ты не желаешь воспринимать других как красивую картинку или сообщников в благородном деле умолчания, у тебя остается шанс. Все просто: набрести на избушку на курьих (гусиных, лебединых, журавлиных) ножках, к лесу передом, к Дельфам задом, там будет сидеть бабка, она даст тебе три пары железных башмаков. И ты отправишься в путь. Возможно, когда сносятся башмаки и на ногах задубеет кожа, ты дойдешь "сам не знаешь куда" и принесешь "сам не знаешь что".
       
       Зыбкая сказочная игра находится внутри надежной и серьезной примерно так же, как Кощеева смерть - в яйце. Всякий, кто дошел и принес - герой и победитель, законодатель моды, ему станут подражать (в безопасных, разумеется, пределах), его шутки-прибаутки начнут заучивать и без толку повторять в средствах массовой информации. Но тому, кто рискнул отправиться хрен знает как надолго и хрен знает зачем, и еще находится в пути, было бы легкомысленно надеяться на снисхождение. Он - источник смуты и враг жизни, самовозобновляющейся жизни, смысл которой давно утерян (еще не найден, немыслим и невозможен).
       
       Там, где властвует имитация, именно форма имеет принципиальное значение. Бунт длинноволосых юнцов в начале 60-х носил исключительно формальный характер, - содержание пришло потом. Главное, чего никогда не простят, - придумать и сохранить свой стиль. Обеспечить дистанцию от общего контекста.
       Скорее всего пугающий пятилетних крошек на заре их жизненного пути заговор состоит именно в том, что в обществе существует необходимый набор, - но не умений и способностей, а страхов и слабостей. Если ты не желаешь бояться и уступать вместе со всеми, ты выпадаешь из системы гарантий, из круговорота, понятного и обеспеченного опытом предшествующих поколений. Даже туманный намек, что вне господствующих и потому обезличенных религиозных систем существует выход, что возможно не подчиниться, время от времени чувствовать гармонию не только на картинке, но и с точки зрения конечного итога, в контексте, - убийственен для подчинившихся. Он в смешном виде выставляет их опасения и способы защищаться. Разумеется, об этом следует молчать. И все, за исключением подлежащих уничтожению поэтов, безумцев, наркоманов, неприкасаемых, гомосексуалистов (хочется добавить - цыган и евреев), будут молчать всегда.
       
       Свободное обращение со своим и чужим телом, со своей и чужой душой выглядит несколько неловко. Лишенная предписанных страхов и слабостей любовь - самая неприличная вещь на свете. Можете себе представить, на что большинство потратило жизнь? Холодный смех счастливого человека - единственная награда за их заботы и труды?
       Поэтому и предполагается, что есть только один способ прекращения уродства и страданий - нирвана, ничто. Или рай где-то за пределами данных чувственного опыта, причем рай, как награда за правильно (в массовом издании: послушно) прожитую жизнь.
       
       По существу нужна самая малость. Перестать повторять усвоенные в округе формы, усвоенные в округе фразы. Зная культуру, отказаться от нее (от цивилизации - лифта, автомобиля, электрогитары отказываться не обязательно), чтобы продолжить культурное творчество.
       Смотрите, вон чудак или чудачка топает по улице. Не слишком гармоничная картинка. Размахивает руками, смеется невпопад. И если начнет говорить, то о чем-то своем, посмеиваясь и рыдая, путая подлежащее с обстоятельством места и не соблюдая никакого согласования времен. Высокое косноязычие даруется тебе, мой милый, моя милая (нужное подчеркнуть). Задача проста: увидеть мир извне и понять его изнутри. Самим понять, - наиумнейший философ, наивдохновеннейший пророк ничего окончательно не растолкуют. "Мысль изреченная есть ложь", - эту истину поэт Тютчев повторил то ли за Лао-Цзы, то ли за Линь Бяо.
       
       Отдельный человек только тогда способен стать ценностью, когда имеет смелость быть просто собой-данностью. Сотворение кумира, признание канонического образца лишает нас такой возможности. И превращает время между рождением и смертью в серию уроков чистописания.
       
       Под дружный гогот на переменках класс отправляется отлить. Невротики они, жалеть надо. Отцы ели кислый виноград, матери- алкоголички. Не могут долго сидеть, учителя слушать.
       
       
Андрей Полонский
  наверх



Утвердительные наблюдения
 

заговор
умолчания, или правила игры


память и личность

ситуация ТАВ

случай и свобода

каннибальский манифест dada

любить блядей

метафизика кинематографа

ода субкультуре

Ошо Раджниш. жизнь. любовь. смех.

первый манифест

фауст и другие
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
порочная связь:
kastopravda@mail.ru
KMindex Всемирная литафиша