1.
    
    Невольничий рынок шумит под окном –
    Угораздило меня поселиться тут,
    В центре города, где по утрам
    Пахнет потом и смоленою бечевой,
    Да веселые крики, да грубый смех,
    Когда выводят девушек на мостки.
    Авось до полудня толпа сойдет,
    Разберут торговцы штучный товар,
    И мерный гул воцарится здесь,
    Монотонный простуженный голос Рима
    Наполнит улицу до краев.
    
    Просто так, со скуки смотрю в окно.
    Вот они выходят, одна за другой,
    В лохмотьях все, потупив глаза,
    По команде бросают одежды ниц,
    Сжавшись под улюлюканье. Да,
    Я не знаю, кого ненавидеть мне –
    Эту чернь, что как мухи вокруг мостков,
    Деловитых торговцев, охрану, торг,
    Или их, смиренно стоящих на помосте,
    Чьих-то невест, жен, сестер,
    Не наложивших на себя рук?
    
    Все они не дают мне поспать с утра,
    Как и это солнце, и эта пыль,
    Летящая в покои мои
    Вместе с похабным смехом. О, Рим!
    Ты груб и все равно прекрасен,
    Как им повезло на деле, этим рабам,
    Оказаться в нашем юном городе
    Хотя бы в цепях.
    А кто здесь более свободен?
    Патриции? Поэты?
    Наш символ – фасции,
    Веник из множества прутьев, метущих сухую землю.
    Вот она, наша свобода!
    Пыли, слава республике,
    Хватает на всех.
    
    А все-таки любопытно порой
    Посмотреть на эти мостки из окна.
    Вот одна стоит, не потупив взор,
    На запястьях полоски от снятых браслетов,
    Свалявшиеся волосы черны как смоль…
    Хороший товар! Верно, так за нее
    Десять сестерциев красная цена,
    Не меньше. Двадцать – говорит продавец,
    Ну и конечно кто-то спешит
    Вставить свое слово, сказать – двадцать пять.
    Что ж, вольному – воля. Купить себе
    Наложницу такой красоты,
    Но поди еще обуздай ее нрав,
    Ведь видно что она не простых кровей.
    
    Я бы и даром не взял к себе
    Варвара, чтобы обращаться с ним как с человеком,
    Это обходится втридорога. Но они там, внизу
    Уже исходят похотью, вступили в торговую схватку,
    Шумят что обезумевшие бараны,
    Кричат «пятьдесят!», «сто!»,
    И девка наконец потупила взор. Все-таки
    Есть и у них стыд. А у нас, у свободных римлян,
    Похоже, теперь
    Есть только деньги.
    Боги, как это все надоело!
    Выкупить ее, и отправить на галеры в Ардею,
    Забавить пьяных матросов,
    Или нет, пусть лучше, как все рабы
    Занимается рабской работой, довольно им развращать
    Наш свободный город. Эй, раб,
    Вот тебе пятьсот сестерциев, ступай на площадь,
    Приведи ее сюда.
    
    Она входит учтиво, но гордо,
    Идет впереди раба, короткими шагами,
    Не оглядывается вокруг, на ней уже туника
    (Ну конечно, за пятьсот сестерциев
    Не забыли и приодеть!),
    А как ее зовут, знает ли латынь?
    Знает, но имя не назовет.
    Почему?
    Она не станет
    Подписываться под своим бесчестием.
    Вот как! Так она умеет даже писать?
    Умеет, на трех языках. Но только на табличках из глины родной земли.
    Отлично. Тогда пусть забудет грамоту,
    Поскольку с этого дня
    В этом доме
    Будет простой служанкой.
    
    2.
    
    Ты, Лейла, принесла слишком много вина,
    Теперь мне не заснуть.
    Садись и пиши,
    Я буду диктовать
    Продолжение этой поэмы.
    
    Конечно, ей пришлось пуститься на хитрости.
    В первые дни
    Она делала вид,
    Что слишком занята
    Своей немудреной работой,
    Чтобы замечать меня.
    К тому же ее невзлюбил раб,
    Что вполне объяснимо
    Для всех рабов.
    Постепенно его ненависть
    Сделала ее
    Центром домашней вселенной.
    Мне пришлось обменять раба
    На незрелого мальчика,
    Который был ни к чему не годен,
    И тогда
    Эта девка королевских кровей
    Стала вовсю хозяйничать в моем доме.
    
    Пиши, пиши.
    
    Она приносила мне блюда с фруктами,
    Грела мне постель,
    Хотя ее об этом никто не просил,
    Слышишь? Давай, записывай.
    Не возражай, если я говорю что было так,
    Значит так и было,
    Слово римлянина
    Еще кое-что значит в этой вселенной,
    А слово женщины
    Вообще ничего никогда не значило.
    Когда ты закончишь,
    Я перечту таблички,
    И если обнаружу хоть слово вымысла,
    Клянусь, завтра же, нет, сегодня
    Отправлю тебя в Ардею,
    Лейла!
    Как красиво спадают твои волосы
    В полумраке,
    Лейла.
    Как ты умеешь
    Так странно поворачивать голову,
    Склоняясь со стилом,
    Что свет
    Обязательно позолотит твои ресницы,
    Лейла?
    
    Через неделю я познал ее,
    И она открыла мне свое имя.
    
    3.
    
    Мы были разбиты на Аллии,
    Варвары приближаются.
    Возможно, сегодня ночью
    Грянет решительный бой.
    Пахнет грозой.
    Скоро дождь прибьет всю пыль,
    Летящую из-под копыт.
    Говорят, первые всадники уже появились
    Под городскими стенами.
    Ну что ж.
    Всякая история когда-то кончается,
    Чтобы начаться заново.
    Это известно историкам и поэтам.
    Республика оступилась,
    Ей нужно начать сначала.
    Даже если они не осилят Рим,
    А Фурий чудом поспеет
    К нам до утра
    Со своими двадцатью легионами,
    Это уже ничего не изменит.
    Они видели Рим
    Из боевых седел.
    Их взгляды
    Скользили по его стенам.
    И теперь камни,
    Заложенные Ремом,
    Слишком слабы
    Для биения наших сердец.
    
    4.
    
    Невольничий рынок шумит надо мной.
    Я сижу в грязном закутке,
    Сдавленный со всех сторон
    Широкими плечами легионеров,
    И слышу сверху
    Выкрики на гортанном языке.
    Я понимаю
    Некоторые слова.
    Ну что ж.
    Ни у кого из моих товарищей по несчастью
    Нет ни кинжала, ни даже подвязки для сандалий,
    Чтобы оборвать унижение.
    Республика в огне.
    Но Капитолий, говорят, еще держится,
    Его бессонным защитникам
    Помогают даже домашние птицы.
    Пыли больше нет.
    Наш город умылся кровью.
    Вот почему
    Мы выходим на помост
    Не так, как выходили рабы.
    Пускай
    За нас назначают плату,
    Зубоскалят,
    Видят только куски мяса,
    Здоровую рабочую плоть.
    Мы остаемся на свободе,
    Пока стоит Капитолий!
    И в этой прекрасной драме,
    Достойной любого римлянина,
    Меня тревожит лишь одно.
    Забудь обо мне, Лейла!
    
    5.
    
    Все, что записано на этих табличках, истинно.
    Мой город
    Был выкуплен через три дня
    У варваров,
    Как простая наложница.
    Они отступили,
    Унося с собой мешки золота
    И уводя в рабство
    Тысячи наших соотечественников.
    Мне удалось бежать
    Без всякой посторонней помощи.
    Варвары будто не видели меня,
    Никто из охранников
    Даже не окликнул.
    Я скитался по улицам, ночевал на заброшенных верхних этажах
    Доходных домов,
    Прислушиваясь к каждому шороху,
    Вглядываясь в тени, щурясь на лунный свет.
    И вот я снова здесь.
    Каменщики строят новые стены,
    А Камилл,
    Деньгами изгнавший галлов,
    Празднует свой триумф.
    Перед ним метут дорогу,
    И лошади фыркают…
    Уже сентябрь.
    Крестьяне везут в город второй урожай.
    Вино подешевело.
    Я, пожалуй, схожу на базар,
    И куплю два полных кувшина.
    Буду пить по-варварски,
    Не разбавляя водой.
    Теперь моя очередь
    Забывать о тебе,
    Лейла!
    
    
    
    
    Комментарии:
    
    Имя Лейла – древнеперсидского происхождения, означает «темнота», «ночь». Возможно, встречалось и в некоторых племенах на юге Европы.
    Речь в поэме идет о событиях, происшедших 18 августа 390 (по другим сведениям – 387) года до Нашей Эры, когда войско Галлов под предводительством Бренна разбило римскую армию на одном из притоков Тибра и спустя несколько дней захватило Рим. Город подвергся разграблению, в то время как Капитолий оставался в осаде, отбивая круглосуточные атаки. С одной из таких атак связана известная легенда, рассказывающая о том, как встревоженные внезапными шорохами домашние гуси разбудили осажденных – и предупредили их о начале очередного штурма. Спустя некоторое время Марк Фурий Камилл, находившийся тогда с войском при осаде города Вейи, подошел к Риму, однако, не имея достаточных сил, был вынужден вступить в переговоры с вождем Галлов. Ему удалось с помощью богатых даров уговорить Бренна оставить Рим. Позднее, по некоторым сведениям, Камилл сумел собрать более многочисленное ополчение, догнать армию Галлов, и нанести ей серьезное поражение. Так или иначе, он считается «вторым основателем Рима», и с этого момента город (чьи стены были отстроены заново) не впускал на свои улицы врага более 700 лет. Но на протяжении многих веков день 18 августа считался в Риме днем траура.