|
Сергей ТашевскийСОН…Это было что-то вроде Домашнего спектакля Или хэппенинга – Короче, все были в курсе. Я вошел в комнату Как раз На своем монологе, Которого не знал. Впрочем, приятель С улыбкой протянул мне номер Глянцевого журнала, В котором было напечатано пять или шесть моих статей. «Вот твой монолог, я Обвел эти слова красным маркером, Или черным маркером, Выбирай сам». Я рассмеялся и отбросил журнал, Это не имело никакого отношения К моему монологу, Тем более Мы пытались, кажется, играть древнегреческую трагедию, Антигону или Федру или Царя Эдипа (что скорее всего), Поскольку, вглядываясь в лицо Своего приятеля, Который когда-то был мне близким другом, а теперь вот так, без обиняков, мог являться только во снах, Я вспомнил, что это была его любимая пьеса. Стало быть, вот как! В маленькой комнатке, переходящей в зимний сад (рояль почти помещался в эркере) Несколько человек, вполне вальяжно расположившись На мягком диване и креслах вокруг журнального столика, Собирались представить между собой Греческую трагедию Отцеубийства. Откровенно говоря, Все они были вполне симпатичны, Даже трогательны В своем желании убить. Метафизически Мы все давно убили отцов С их не выстраданной жизнью, Подпорченными временем идеалами, Недовольным взглядом в зеркало, Жалостью обращенной вовнутрь, И так далее, и так далее. Мы давно отомстили за свое послушание до пятнадцати. Но тут Речь шла совсем о другом. Мы собрались, Чтобы совершить отцеубийство В самих себе, Наш заговор, такой театральный, Нес роковую печать колдовского заговора, Речь шла о подлинном убийстве, О ритуале очищения. Незавершенность! Вот слово, которое вспыхивало и гасло в шепоте среди декоративного буйства растений, Среди предметов, не знавших, что такое пыль. Мир готовился перейти в иное состояние, И мы, четыре или пять пар глаз, пристально следили за солнечным лучом, обходившим комнату – В нем не танцевало ни одной пылинки. Незавершенность! За окнами, где-то там внизу, лежала страна, В которой выросли мы и наши отцы. Страна, сплошь покрытая развалинами цементных заводов, Покосившимися брошенными избами, Наполовину распаханными полями, в которых ржавели Оставленные плуги и сеялки. Грязь, отвоевывающая пространство у дорог и тротуаров, Пыль, въедающаяся щепотка за щепоткой в стены зданий, Переполненные мусорные баки, И даже неухоженные кладбища – Все это Мы приняли в наследство Вместе с незавершенностью бытия. И всего этого, Конечно, Не было ни в этой комнате, Ни в номере глянцевого журнала, Который теперь лежал где-то в углу, Символизируя единственный несообразный предмет (Грязь как набор химических элементов, расположенных в несоответствующем месте – так выразился один известный химик). Ну что ж. Наша пьеса явно перехлестывала через край. Мы вышли на улицы, Словно желая Покинуть место преступления, Убедиться, что все по-прежнему, И нас никто не замечает, Не показывает на нас пальцами… Нас действительно никто не замечал. В лицо дул горячий ветер. Пыльная буря летела по городу, поднимая и опустошая урны, Выметая огромной воздушной метлой Пыль и грязь Из каждой складки асфальта. Укрывшись за автобусной остановкой, Мы кричали друг другу: «Ты видишь?» «Да! А ты видишь?» Пыльная буря проводила границу. Шла стеной, За которой город преображался: Аккуратные дома и переулки, Опрятные, чистые, ухоженные, Словно покрашенные свежей краской Лица прохожих… Там начинался другой мир, Не имеющий никакого отношения К нашим отцам. Мир, сошедший с суперобложки. И вдруг Я отчетливо вспомнил монолог Эдипа, Его отчаяние за минуту до самоубийства. Этот ветер сметал Все незавершенное, Свидетельствовавшее О тщете человеческих намерений. Этот ветер Ставил точку В наших надеждах, Как если бы Солнце Остановилось над виноградниками Арля, И неоконченная живопись Ван Гога Была дописана навсегда.
|
Сергей Ташевский
сон
лейла проговорить вольные переводы из пост-битников умилениум алфавит все не как у людей несколько несвоевременных мыслей retro |
||||||||||||||||||
|