Ветер - подходящее слово, чтобы начать этот треп. Раз, два, лишний, не досчитать и до трех, поскольку ветер одинаково просто сдувает порох и прах, и не поможет тебе ни кулак, ни твой luck, ни Аллах. Впрочем, кто-то остался третьим в этой спешке зажать ладонь, и по третьему Риму гуляют сплетни, будто такой говорит с бедой, или с бездной, смотря как повернуть бедро и отделить добро от всего что полезно. Ибо если подняться по лестнице на чердак, город выглядит совершенно иначе - он состоит из драк, собак, любовников, ныряющих в темный подъезд, из тысячи привлекательных мест, где можно сесть, и уставившись в горизонт забыть про зонт несмотря на сезон…, из кошек на этой крыше, оттого так похожей на юг… Романтика скажешь - нет, разорванный круг.
       Потому история рассыпана на песке, и пожалуй не так уж важно когда и с кем ты поймешь, что в зыбучем ее куске все довольно зыбко. Удивится прохожий и охнет "бляаа!", ветер зябко подхватит забавы для и прокатит прохожего к краю дня, и быть может дальше.
       Дальше, раз уж начался этот треп, рэп или скорее trap - ловушка для языка, сделай вид, что знаешь все наперед с точностью игрока. Так как все что присуще сегодня дню, порох и страх, сомнениям вопреки сдувает ветер с открытой руки, растворяет вечер. Тогда город тонет в деталях "ню" - вот охранник снимает свою броню, будто верит в ангела, чья броня защищает лучше. И налив себе стопку, "послушай, браток", мол, и смерть по-своему нам не итог, он посмотрит в сторону как знаток (кадр - стоп!) - рассветет восток.
       Третий лишний Рим, oriente lux, теплая улица идет на спуск, хозяева выгуливают своих такс, таксисты курят, ныряют в авто, жмут на газ. Скоро улица эта оказывается пуста - стоит лишь сосчитать до ста, закрыть глаза, сломать тормоза, спрятать в рукав туза…
       Раз…
       Два…
       Прежде, чем кто-то толкнет тебя в бок и время соврет, прежде, чем ты сосчитаешь до трех и превратишься в прах, ветер, брякнув вывеской у ворот, скроется во дворах, и, смеясь, любовники лягут, открыв окно, трахаться до утра.

наверх

       То, что это день рождения Курта Кобейна мы вспомнили существенно позже. Никаких особенных мыслей в этот день, просто очень рано, очень, солнце еще не разогрелось, и без того пока холодное. Зима злится, так ее растак. Месяцок вообще выдался, блядь, - не февраль, а сопромат. Халас, да, заходи по одному. Хотя что я, на самом деле отличное время. Ощущать бушующий фронт, проходящий прямо-таки между предсердием и аппендицитом, по диагонали. Встаешь с постели, и чувствуешь, что ось эта крепкая, а в отражении на дверце шкафа так вообще - угол наклона тела по отношению к горизонтали пола на 20 градусов в сторону от нормальной человеческой вертикали, аккурат по линии. Ненормально - это не то слово. Черти тычут в ангелов ядовитыми кинжалами. Ангелы пьют яд и улыбаются - не, не из гордости. Им в кайф, с ядом ли, без, они при деле. Ууух, они всегда там где надо, и когда надо. В целом же, идиллия - все спят, чайник вскипел, житан без фильтра и роллинги тихо, но очень кстати. Залитая солнцем улица - объективно обыкновенное зрелище. Но, как потом сказал кастоправ - лучше быть субъектом страсти, нежели объектом. Субъективно - это кайфовое утро, ощущаешь, как от солнечного света из тебя так и прут антидепрессанты. И разбегаются, и исчезают в шерсти прохожих шубеек, блестят, кусаются. Еще как кусаются, по кастоправски, что прохожие тут же охуевают, "охуевают" - от слова эрос. И эти роллинги в мозговом радио - оу-е-е! А мимо проплывают виды рабочего класса. Куда же им всем еще идти в такую рань. Ну и само собой, working class hero, маячит среди них тенью, серой такой, непрозрачной. Это по части аппендицита, тамошние вечные резервы, тяжелые пушки, оружие массового уничтожения. Хотя какие по другую сторону массы - единицы, ритмические единицы сердечного пульса. Остановится либо сам, либо никогда. А массы - это на эскалаторе в метро - в ряд, взгляд в спину впереди стоящего, и тоска, ТОСКА на лицах - мудаки. Ну и вхожу я на эскалатор, мудак мудаком, мол, мало в людях воображения, мало людей с фантазией, и вообще насрать мне на либерализм, и попадают пальцы между резиной поручня и железкой, а эскалатор едет - очень неприятно. Главное к чему? Что этим мне пытаются доказать - плотность материи? Да она рассыплется в пальцах археолога. Несообразно, драг. еч. Мимо. Кто ж знал, что это день такой нам выдали. Никто, до сих пор, до этой сладкой черной ночи.
       До ночи время растянулось драконьим хвостом. Хендрикс, как же легко он играл, особенно сегодня, продолжился субъективным завтраком в забегаловке. Она вылизана как льды северного полюса ветрами, как же они там работают, эти бедолаги, студенты, в этом холоде улыбок, иерархий и соподчиненностей. Кем они станут дальше, прослойкой гамбургера, подносами, убежденными в своей правоте, биомассой, поколением? Если не пошлют свою работу нахер, станут объектами объективной реальности, поселенцами иллюзии о том, что нельзя иначе. Есть в любви к людям какой-то подвох, какой-то ветер в щелях и трещинах между кастами. Что-то неопределенное в словах, типа "всё". Даже не вода, а отсутствие в слове Бога. Подвох, подстава, подозрения на наличие химического оружия.
       На самом деле, на Мясницкой во дворе полыхали 4 помойных бака, выше пионерского костра. Огонь лизал окна первого этажа, вход в подвальное помещение. Вонь на всю улицу стояла страшная, горели отходы жизни кучи цивилизованных москвичей. Пламя завораживает, они стояли в сторонке и смотрели, попивая пивко, а пожарную вызвали? Никто не знает. Знает ли пожарная о пожаре, загорится ли первый этаж, кто-нибудь вообще набрал 01? У дома напротив охранник заворожено и с чувством собственной значимости курил, глядя на пламя с безопасного расстояния. Охранник, надо сказать, охранял офис агентства недвижимости. У вас есть телефон, - спрашиваем, - пожарную вызвали? - Боже, как он обиделся! - А что, - говорит, - я то здесь при чем, не мой объект горит.
       Черт с ним, горит красиво, и впрямь, сразу курить хочется. В магазине, что с другой стороны коптящегося дома, выбор сигарет великолепный. Дым в помещении страшный, но, о, во истину герои рабочего класса, все на местах - отсчитывают сдачу, рубят мясо, завидуют покупателям. Сгорите, - говорим, - щас. Прямо на рабочем месте, к едренефене! Но что отвечают герои - только достойные речи. Мол, сгорим, значит сгорим, а вы отойдите, работать мешаете.
       О, это соприкосновение с тайной. С этой плотью загадки русской души. Заграница отдыхает. Огонь гаснет сам собой. Снова "Doors". И я могу оказаться дальше, чем могу оказаться.
       Да, да, эта война, о ней тоже надо сказать. Она всех волнует, но не всех касается. Или наоборот, касается всех, но не всех волнует. Я чувствую ангелов и чертей, но кажется, что они, посланные на землю, сами стали заложниками хаоса. Хорошо, что они сунулись сюда. Но горизонт так смешивает краски, так сводит все предметы в одну линию, что сложно разобрать, повернуты ли лица навстречу друг другу. Я слеп, я могу спутать ангела с чертом, а во тьме воображения представить при этом нечто третье. Это хорошо, что они сюда сунулись, но кто же все-таки держит меня за рукав? Уж не кто-то ли из них, попавших в круговорот, в хаос человеческих амбиций, человеческого мира. Когда я умру, моя душа выведет одного из них домой. Эта война, может быть, оттого и началась, что они скопом захотели домой… Их тоску порой так легко спутать с собственными мыслями…
       Одна из последних зимних ночей уже течет сквозь щели в старых оконных рамах. Февраль позади, он забудется и оставит осадок, как всякое забытое воспоминание. Курт родился в тяжелый день, но этот день уже прошел. Морфий, рок-н-ролл, и никто еще не знает, сколько царапин оставит ночь на наших намагниченных телах. Тогда они потеряют нас из виду, разожмут пальцы на наших локтях и их унесет ветер. Следующим утрам кто-то вновь отыщет меня и схватит за рукав. Но кто? И долго ли он продержится?

наверх

       Город спит. Он спит потому что ночью принято спать, потому что солнечный свет, соприкасаясь с человеком, излучает витамины счастья, антидепрессанты, потому что основной состав крови города, эти прохожие и домочадцы, начинает работать не на преодоление пространства, а на преодоление времени, и успокаиваясь, они превращаются в медленный сон. Сон, который запоминается.
       Ночь, половина суток, как всякая половина - противоположность, хорошего черного цвета, как всякая противоположность - вырабатывает свой кайф, эта бездна ласк, стонов, оргазмов, убийств, и предчувствий. Мы говорим "светлый как день", что может быть светлее дня? Но про ночь…, что она черная как глаза дракона, как твои волосы, как наша память, когда мы еще не родились. В темноте проще на что-нибудь наткнуться, нежели при свете, когда видишь, как обойти. Интересно, сколько открытий было совершено ночью, когда город спит. Когда ты не спишь, я не сплю, и норма города начинает крутиться вверх тормашками, отчего, если перестать нажимать на клавиши, становится слышно, как вокруг скрипят шестеренки и натягиваются канаты, спасая нас от медленного сна и тягучести крови, какая бывает у ящериц, попавших в холодную среду обитания. Ты и я, мы та часть мозга, которая не спит, (открытый глаз у дельфина, рассекающего плотность только ему ведомой воды, другой глаз закрыт образами глубины), отвечающая за сновидения. Интересно, кому-нибудь в этом городе снится сейчас то, о чем я думаю? Или, привет, Алиса, я тоже кому-то снюсь. Очень в таком случае, реалистичный сон, руки обжигаются о горячую кружку с чаем, дым приятно ныряет в легкие, слышно как ровно дышит улица, тишиной. Моя память даже выдает какие-то клипы из жизни, приправленные запахами и ощущением ткани, несмотря на то, что мне все время запрещали есть с открытой книгой, оттого что ее, память, так можно "заесть". Ночь в Тулузе, звук шагов, тенью скользящий сквозь стены домов впервые увиденных улиц, то тут то там закрытые антикварные и книжные лавки, Плас Мажи, город магии цвета рыжего кирпича, чем ты нас встретишь, чем похвастаешь, шепчет какие-то тайные слова, превращающих путешественника в единственного исповедника чужой городской жизни, и ворота якобинского монастыря приоткрываются ровно настолько, чтобы впустить постучавшегося во внутренний сад, с фонтанами, аккуратными деревьями, цветами, светом ламп, холодным мрамором, ночующими голубями и небольшим оркестром, играющим для каких-то избранных тулузских эстетов классическую музыку - и все это кажется невероятным. Иногда можно подумать, что это действительно был сон, но… Слышите, вы, кто считает, что я и она и он, и все то, что нас окружает, вся эта реальность есть не что иное, как сновидение. Это все происходит на самом деле, просто мы то воспоминание Бога, которое настолько невероятно, что ему порой самому не верится. Впрочем, если человек научится летать и без скафандров и космолетов поднимется так высоко, что Земля превратится в космический мираж, кто скажет, умер он или нет, когда ангел, приветствуя, похлопает его по плечу.
       Город спит? Медленные механизмы, верные и тяжелые, канаты, паутинка нервов, приводимые в движение той частью мозга, которая в этот час переворачивает норму, ставит все вверх тормашками, расходятся от реактора, которые через несколько часов будет запущен и начнет новый день этой столицы. Только в подвальчиках еще играет музыка, там, где ночные жители пьяны и танцуют. Ниже, ниже в тело этого города, коридоры тьмы, где библиотека Иоанна Грозного может быть… Над улицами тишина и происходит то, чего никто не должен видеть. Еще час, и город окончательно превратится в алтарь, в котором соберутся лишь те, кто знает, в каком доме будет находиться главный реактор города, источник дня его жизни. Еще мутный белый шар, он пульсирует, создавая ровное дыхание для тех, кто спит, и дрожь для других, тех, которых нельзя назвать "они", так как их мало и можно было бы называть по именам, если бы на это не требовалось бы так много времени. Каждые семь лет человек целиком обновляется на клеточном уровне, незаметно, незаметно. И только в этот час можно увидеть как обновляется клетка города, как исчезают одни афиши и на их месте клеятся другие, как ровный слой снега превращается в сугроб у обочины, как из магазина на пустую улицу выставляется коляска с просроченной снедью и костями для собак. Таинство обновления, которое можно наблюдать лишь случайно вывалившись на улицу глубокой ночью, когда те, кто будут разгонять пульс города, уже стирают пыль с реактора и проверяют надежность остывших к рассвету механизмов и прочность канатов, тянущихся невидимыми нервами до памяти каждого, кто живет или жил в этом мегаполисе.
       Город спит, и все это похоже на сон. Его случайно видит снежный барс, растянувшись в пещере, на стене которой неумело но уверенно выписано первое слово, прозвучавшее в черной памяти мира, когда мира еще не было.

наверх

       Представь, 2003 года назад этого дня не существовало. Не было ни недели до, ни недели после. Никаких ожиданий, сомнений, предвкушений чуда, никакой радости, смысла, праздника. Солнце просто выкатывалось на востоке, и обыкновенно ложилось на запад. Мир был полон прекрасных пейзажей, приятных и неприятных подробностей людской жизни. Человек-плоть, человек-пыль, человек-страсть, человек-зверь, человек-чаша, человек-смерть, человек-пустое-место… Что? Да, ты, конечно, прав, с тех пор среди людей происходит столько же дряни, и мы по-прежнему убиваем друг друга, за власть, за расположение, за свободу, за деньги, за себя и себеподобных. Словом, делом, орудием уничтожения - что-то в человеке остается неизменным. Но с того самого момента, когда в яслях закричал младенец и на небе засияла яркая путеводная звезда, все стало иначе, навеки по-другому. По этой земле ходил человек-Бог. Он родился и не умер, познав и поправ смерть. Каждый год люди слышат его дыхание, поступь его шагов, его слова, его первый крик, его молитву. Вся его жизнь - цепочка писаных фактов существования богочеловека на земле. Нет, это не день рождения Иисуса, это факт его появления на свет, Рождество...
       Сегодня, говоришь, ему исполнилось бы 2003 года? Хе… А может быть ему только мальчишеских 9 или все 32. Ведь каждый год рядом с нами протекает его жизнь, запечатленная в православном календаре - Рождение, Сретенье, проповедь, Страстная пятница, Воскресение. Вот я говорю тебе все это, а он там в своем времени, может еще смотрит удивленными младенческими глазами на деревянный потолок хлева или на скотинку, жующую сено, а может пьет с учениками вино и улыбаясь слушает мать, которая вспоминает день его рождения и рассказывает о причудах, что он выкидывал еще совсем маленьким. И одновременно здесь, где ты и я, он делает все то же самое. И куда тогда пропали эти две тысячи с лишним лет, что должны нас разделять? Человечество прожило весь этот срок, а его, срока, получается, и нет, времени нет, смерти - следствия времени - тоже нет. Иисус родился и доказал это. Он оставил нам 2003 года жизни, жизни вне времени, жизни беспредельной и бесконечной… Вот тебе и первый подарочек аккурат к празднику…
       Говоришь, что подарки у нас принято дарить на Новый год? Верно, ведь это праздник времени, нужно благодарить друг друга, чтобы было веселей и легче перешагивать изо дня в день. Но и к Рождеству ведь все ждут подарков. И если не исполнения желаний, то радости, какого-нибудь хорошего чуда. Чудес не бывает? Ха! Конечно их не бывает, когда каждый второй на улице смотрит под ноги! Гляди, вон идет, в дубленке и очках, вот-вот стукнется лбом о фонарь. Знаешь о чем он думает? Что его начальник на Рождество едет со своей любовницей, той самой, которую он видит каждый день за соседним рабочим столом, на Кипр. Да сядь ему на плечо воробей, декламирующий с выражением стихи Пушкина, или взлети он на высоту второго этажа - даже в очках он не сразу это заметит! Вот, если бы авария, да чтоб несколько машин сразу, и раненые водители, и стонущие пассажиры - тогда да, он бы смотрел на них не отрываясь, умирающих, страдающих от несчастного случая. Вот они, на грани, в шоке - и вот он, целый и невредимый, и случилось что-то страшное, но не с ним. И страх смерти, который сопровождает его всегда и везде, даже во сне, превращается в сладкое ощущение "мимо", и он будет вспоминать его как чудо, которое помешало ему сделать лишний шаг и оказался на пути кувыркающихся автомобилей. Вот что его удивило бы, страдания, смерть. Но ведь это обычные вещи, они случаются с каждым. Какое ему дело до чуда, до всего необычного. Вот, смотри, рядом женщина поскользнулась - ничего странного, скользко, холодно, у нее подошвы сапог не для русской зимы, а для теплой итальянской - он вроде как не заметил и идет мимо. Во дурак! А если бы он знал, о чем она, неизбывно красивая в свои тридцать с лишним лет, думала в этот момент. Я скажу тебе - о нем, о его протянутой руке и улыбке, о том, как она, смущаясь и отряхиваясь, позовет его в гости и приготовит самое вкусное блюдо из книги по французской кулинарии и ей будет с кем встретить это Рождество…
       Странно устроен человек, все время чего-то ищет, и чаще для себя и что-то определенное, им продуманное, спланированное. А когда находит, оказывается не то. И опять чуда нет, есть изнурительное, на протяжении, быть может, всей жизни, движение к идеалу. Радость, если он его достиг, крах - если все изменилось и он лишился его. Представь, что ты не нашел на обычном месте какую-нибудь любимую вещицу - ручку, книгу, или, наконец, кошелек. Тебе покажется странно, "как это так, здесь должна лежать, и вдруг нету". Ты начнешь ее искать, сначала возле, потом перерыв ящики стола, затем комнату, шкафы, прихожую. Наконец, если не надоест, будешь искать в самых невероятных местах с мыслью "а вдруг? может кто переложил и забыл", на чердаке или в ванной. А потом, когда ты смиришься с отсутствием этой вещицы в твоей жизни, она вдруг окажется там где должна, лишь повернута необычным, непривычным для глаза углом. Ты удивишься, искренне, вещице, странному дню, своей невнимательности, бардаку, который сам же устроил, и скорее всего улыбнешься. Сложнее всего бывает найти вещь, которая все время остается перед глазами. Сложнее всего радоваться тому, что происходит вокруг, изо дня в день.
       Скучно, говоришь, одно и то же? В чем-то ты прав, да по этой улице круглые сутки ездят автомобили, которые вечером с 5 до 8 гудят в пробке, ходят люди, с работы, на работу, а этого человека ты знаешь, он с 9 до 18 с перерывом на обед продает здесь газеты и покупает в соседнем ларьке булку и крабовый салат. А вон, видишь тех двоих? Ну да, прохожие как прохожие. Слышишь, как говорят? Иностранцы. Конечно, мало ли в этом районе иностранцев гуляет, по сторонам глазеет, смеются, довольные. "И что, и что?"… Да они же воистину рождественское чудо, свежеиспеченное. Если бы ты знал, они ведь месяц назад были на собрании мормонов в своем мормонском штате. Знаешь кто такие? Ну вот, и послали их сюда с их священной миссией, записывать имена умерших, чтоб ускорить приход конца света. Мол, езжайте в Россию, там холодно и пьют много, а имена замерзших пьяниц никто не учитывает, вот вы и займитесь. Ха! Ты бы видел их позавчера, когда они вышли из самолета - серьезные, мрачные, вот-вот имечко запишут и будут награждены. А когда в город приехали, то еще сильней помрачнели - мороз жуткий, русским тепло и ни одного пьяницы. Ну, тогда они и выпили водочки где-то в подъезде, согрелись, настроение появилось, пошли гулять, про все дела свои забыв. В общем, и про встречу с местными неофитами забыли, и про номер в отеле, так их увлекла эта странная жизнь восточной столицы, сердца грозной страны, с которой их Америка еще недавно поцапаться была готова. А когда ночь пришла, еще похолодало, ночевать негде - слово за слово разговорились с каким-то бездомным, выпили вместе, он их и привел сначала на теплый чердак, а потом к храму православному повел. Такой красоты они не видели, таких людей не встречали. В общем, верь-не-верь, а вчера оба покрестились. Смотри теперь на них, ведь славные ребята, по глупости мормонствовали, а теперь вот Рождество справляют, радуются даже по сильнее наших.
       А думаешь тогда, 2003 года назад, рождение Иисуса принесло много радости? Родителям - да, тем кто его ждал - да, у них появилась надежда. Но во всех городах израильские женщины, натыкаясь на лезвия римских копий, не знали кого проклинать, когда легионеры хватали их детей. Вся жизнь Иисуса, тогда, принесла народу меньше радости, чем его страшная смерть. Люди, говоришь, не изменились? Нет, они изменились. И изменились навсегда. Потому что Иисус, вознесясь, подарил им веру. Веру в чудо и миллиарды дней радости за то, что богочеловек однажды родился на нашей земле.

наверх

       Изобилие, разоблачение времени. Под предлогом короткой жизни мы целуемся, ставим друг друга раком, бьем посуду, лица, опять целуемся, кусаем растресканные в кровь губы, как приятно чувствовать эту горячую кислосладкую горечь под-на языке. ом. шагай себе, разбрасывая руками снег, рассыпая кокаин судьбы, теряя, теряя, теряя и не оборачиваясь. мы выпили за ушедший год, запомнили, куда ты смотришь, детка, начинай счет, успевай за танцем. темная ночь, только пули…, только только одна из них не зацепила, ушла мимо, мимо тебя и времени. радуйся, ибо ты здесь, я сейчас, и мы дополняем друг друга, хотя были и остались в пути.
       третий день третьего года общего времени, вино, марихуана, вермут, текила, ром, водка, граппа, гашиш, кино, тебе идет это платье, спой. да, все в себя вмещает человек, но когда на рассвете нам незачем будет дышать… пройдет год и наступит новый. будем задыхаться в объятьях друг друга, другого, в другой части мира, в какой-нибудь иной жизни. нам лучше, чем последнему вернувшемуся будде, последнему!. не думай, что терять тяжелее, чем жалеть о том, чего нет, и тем более, чего не будет. в прошлом году вечером 1-го января мы попали на Желтую подводную лодку, в этот раз - Матрица, и та устарела. а снег все падает и падает, что начинают мерзнуть колени.
       да, поздравления с новым годом! пусть… желаю… да будет… нет, определенно дым. и как всякий дым его лучше вдохнуть, чем в нем задохнуться. хотел бы я написать эту "городскую шизнь" вроде писем Сенеки Луцилию, так обстоятельно, вкрадчиво, убедительно, чтобы хорошенько промыть вам мозги по части интерпретаций. пожалуй, наверняка займусь этим, когда впаду в маразм.
       между тем, праздник продолжается и жизни столько, что на одного не хватит, на двоих слишком много, на всех остальных в порядке очереди, труби сиесту - в России зима, а во Владивостоке полночь. медведь-шатун глядит в окно и, размышляя о геополитике, слизывает с лапы остатки вишневого пирога в ожидании новой весны. пост, думаю я. надо бы покаяться, думает он и идет дальше.
       до Рождества еще несколько дней. странно, летоисчисление у нас от Рождества Христова, а Новый год празднуем на неделю раньше. вот она, черная дыра. слишком большая гравитация для такого короткого отрезка времени. засасывает? танцуй, говорил Ошо. танцуй, подруга!
       знаешь, самое неприятное, что может случиться потом - это отходняк. но во-первых, всегда можно чем-нибудь догнаться, во-вторых, как Шнур поет - ускориться, а в-третьих - не факт, что что-нибудь может случиться потом. ты вот еще здесь, я сейчас, и мы дополняем друг друга, хотя оба в пути. есть еще кое-что на столе, елка в углу, фейерверки за окном. есть еще кое-что помимо нас, ощущение дежавю например, или великолепное неизбежное, или то, что "все мы смешные актеры в театре у Господа Бога". пусть Он смотрит, смеясь… на ваши лица, когда вы кончаете в объятьях друг друга, на ситуацию, когда вы несете чепуху, на ваши улыбки, когда вы ближе всего, на ваши слова, когда хочется сказать что-то важное…
       уже четвертый бокал падает, разбрызгивая вино, и то ли разбивается, то ли исчезает в черной дыре, ловко кутаясь в свою хрустальную вечность. мелкие острые сияющие звенящие осколочки! к едренефене! к счастью! как китайский фейерверк! с праздниками!