I. Она
     
     – Расскажи о чудовищах городских.
     Я, понятное дело, отсюда о них забыла,
     здесь сугробы по пояс, и какой-то заезжий сикх
     рассуждает о свойствах волшебных пенджабской пыли, –
     
     псих, наверное, этот заезжий сикх.
     
     
     Говорила ему: «Откуда в Пенджабе пыль?
     Неужели земной орех от ваших молитв крошится?»
     Он молчал, пыльный чужак, и всё нашу воду пил-пил-пил
     ледяную крещенскую. Но так и не смог никогда напиться, –
     
     зря, конечно же, он нашу воду пил.
     
     
     А потом и метель унесла золотой тюрбан
     и сорвала одежды белые, соревнуясь в оттенках цвета,
     и болтали бабки: «У тёмных людей настолько ясна судьба.
     Почему?» – вопрошали они. Да кто ж им расскажет зимою про это? –
     
     Кто ответит, насколько ясна судьба?
     
     
          О Пенджабе сейчас ты в основном молчишь,
          по молитве твоей белки грызут лещину,
          ты теперь – не какой-нибудь чужеродный хлыщ,
          а настоящий с ломом чугунным мужчина, –
     
     бьёшь им об лёд и в основном молчишь.
     
     
     Мне ли не слушать в нашей (забудь!) глуши
     бредни о пыли волшебной, о братстве и о тюрбанах?
     Трудно дышать на морозе ртом? А ты тёмным сердцем дыши.
     Вспомни, как по ночам стучали твои с человеческий рост барабаны, –
     
     а то больно тихо в нашей забудь-глуши.
     
     
     Расскажи о чудовищах горных и городских,
     расскажи, как спускались вы в забытый могильный город.
     Ты вдруг стал утверждать, будто ты в этой жизни – дурак и скиф,
     в прошлой жизни – я помню – ты был умён и опасно для жизни молод, –
     
     даже среди чудовищ горных и городских.
     
     
     
     II. Он
     
     Говорил мне псих, записной темноглазый сикх:
     – Да у них клыки, да у них мальки мал-мала больше,
     больше пыли пенджабской, – как звёзды, не сосчитаешь их, –
     я не видел таких ни в Андижане, ни в Навои, ни в Оше.
     
     Врал, скорее всего, мой темноглазый сикх.
     
     
     – А когда я ушёл за горы, на перевалах льды
     сонного цвета были, и солнце от высоты темнело,
     мне наказало чудовище ждать терпеливо Великой Беды
     и обещало выкрасить в чёрный одежды белые, –
     
     что, мне казалось, хуже Великой Беды.
     
     
     В городе жарком, как ваша печь зимой,
     мне не пришлось голодать или обманывать нищих,
     я не искал истины, которая, в сущности, – смерть и покой,
     я не думал о вечности пепелище, –
     
     там нас и так приветят смерть и покой.
     
     
     Стал я известный Учитель, наставник голодных душ,
     жаждущих света и брата с ясной, как Бог вечноокий, судьбою,
     мне приносили золото колотое, свежий с дымком барагуш,
     но – я мечтал о Женщине и представлял нас обоих
     
     вместе и вместо золота или голодных душ.
     
     
     Я бы рассказывал ей о чудовищах местных,
     о колдунах, о свойствах волшебных пенджабской пыли,
     нам бы кричали вслед: «Чёрный жених и белого лика невеста»,
     мы бы от криков таких по горной реке уплыли,
     
     лишь потому, что я совсем не Жених, а ты не совсем Невеста.
     
     
          Но когда пришёл я в твою страну,
          (убегая, в сущности, от тебя),
          мне сказали бабки: «Нашёл одну –
          потеряешь двух. Такова судьба.
     
          Потеряешь прошлое и себя».
     
     
     
     III. Они
     
     – Видели психа? Нашу девицу увёл.
     – Ну, почему же увёл? Сама же за ним увязалась!
     По ихним молитвам в наших лесах совёл
     ухает громче турбин самолётных, провозглашает самость
     
     птичью свою белый лесной совёл.
     
     
          – Слышали, может: в наших глухих краях
          бес появился с серебряными клыками?
          Дети его – каждый ростом с маяк –
          наших кормилиц с рук молоко лакают.
     
          – Нет. Это чудище с огненными клыками.
     
     
     – Леший – не лишний в наших заблудь-лесах,
     пусть и талдычит он о какой-то «прижабской пыли»,
     дети его громадные – уроды в сомьих колючих усах,
     главное, чтоб по утрам не плакали и нежно кормилиц любили, –
     
     худо без нежности в наших заблудь-лесах.
     
     
     – Не отворяй ворот, не отворяй окна,
     девица в длинных косах, парень – мозги в кудряшки,
     двое уже отчалили: без имени Он и Она.
     Не подставляйте уши рассказам чудовищ страшных, –
     
     то и гляди – не выглянешь из собственного окна.
     
     
     – Не ходи же ты к озеру за водой,
     даже ветер Шаманка не пустит играть с ледяной водою,
     там сугробы по пояс, и одна ерунда другой ерундой
     погоняет, сидя на ерунде в руках с ерундою.
     
     А Шаманка – не дура, не станет играть с водою.
     
     
     – Говорят, Шаманка любила южный борей…
     – Говорят, любила до аж-не-могу клыкастого южного беса.
     – Ворожила Шаманка-дурманка, дарила ему по зиме снегирей.
     – И свиданья ему по весне назначала здесь, у нашего гиблого леса.
     
     – Этого южного беса нету темнее балбеса!
     
     
     IV. Оно
     
     – Здравствуй, лесная колдунья, царица снегов!
     Ты ли меня не звала на – ваш белолицый – Север?
     Люди бы ваши стоптали по нескольку пар сапог, убили бы сотню врагов,
     отдали бы в рабство детей, расстреляли семьи, –
     
     лишь бы не встретить тебя, царица снегов!
     
     
     Сводишь с ума, зазываешь охотника в глушь
     непроходимую, поишь озёрной брагой, кормишь древесной манною.
     Сколько под снегом мёрзлым глупых мужичьих душ
     не упокоились, поверив тебе, твоему серебро-обману?
     
     Мало тебе мёрзлых мужичьих душ?
     
     
     Только и я не противлюсь этой твоей игре,
     даже, как видишь, с калымом пришёл, не с пустыми руками:
     Он и Она отправились прочь по метельной заре,
     я отобрал имена у них, чтоб безымянность лакали.
     
     Бери имена, они пригодятся в игре:
     
     
     можно их в лёд заточить, спрятать в орех земной
     и никому не показывать – ни Мужику Небесному, ни Подземельной Белке.
     Я покажу тебе тыщи приёмов сумо,
     дабы справляться с нашими страшными детками, –
     
     аж содрогнётся сердцем орех земной.
     
     
     Но… Если вдруг однажды Он и Она
     снова придут сюда, с щепоткой пенджабской пыли,
     знай, что растопят пылью волшебной свои имена,
     знай: они станут теми, кем раньше были, –
     
     если однажды придут сюда Он и Она.
     
     
          Ну, а теперь, шар-Шаманка, скули своё!
          Шествие чудищ проносится с Севера к Югу!
          Бей на снегу заговоры кривым копьём,
          уничтожай согревающий землю уголь!
     
          Скулы свело – улыбайся – скули своё!