Безлунная густая ночь протяжно отступала. В гибких складках воздуха уже просвечивал ультрафиолетовый сумрак - предшественник всепобеждающей термоядерной волны утра с розмариновым голубовато-смоляным холодком приморской весны. Однако изгибы улиц и узкие каменные дворы, призванные защищать южан от сиестного солнца, пока еще дрейфовали в мыслящем гортанном мраке, драконоподобные горы чернели на вороном небе, дома с чернильными окнами на широких лбах жужжали во сне.
     У них было всего секунд тридцать на то, чтобы решиться и уехать поскорее, в движениях не хватало точности – алкоголь синдипоновым мешком набил головы. Машина осторожно, будто на цыпочках развернулась, и едва полицейские успели свистнуть, ушла за поворот. В зеркале заднего вида отпечаталась дискретно движущаяся шахматная фигурка в форме, которая, как в замедленном dvd просмотре, скакала до полицейской шестерки. Двадцать секунд, - педаль газа со сладостным исступлением вжимается в пол, пятнадцать – решено катить дальше, вниз по улице…У пальмовой аллеи, они резко затормозили, выехали на встречную, свернули на площадь, и быстро припарковали машину на полупустой автостоянке, погасили огни; еще пять секунд им требовалось, чтобы выскочить из автомобиля и скрыться в регулярном лавровом палисаднике, за которым приоткрывали кошачьи рты узкие дворы, тонко благоухающие мочой, слабым раствором древесной пыльцы с вытянутого миндаля и почками раскидистых слив. Убегая, они подумали, как фантастически приятно – без особого повода - отрепетировать успешный побег, и еще подумали они, - не надо было так рисковать, лучше все-таки было идти на Севастополь. Оставалось еще несколько вариантов – по Романовскому заброшенному шоссе, через горы и заповедник. По слухам, местами заросшая, местами разрушенная дорога дореволюционной сложнейшей застройки – молодые подвижные горы то и дело сплевывали узкий серпантин – вела к Симферополю, а возможно, и разветвлялась грунтовкой в сторону Бахчисарая через цепь маленьких горных поселков.
     За стеной дома - они прислушались – полицейская машина въезжала на площадь, затем плавно развернулась и, как показалось, уехала . Если бы у них были с собой наркотики, они успели бы все скинуть, впрочем, вроде бы опасность легко миновала. Захотелось прилечь в обнимку на цветочный мех ухоженного газона.
     Потом они устало побрели через тугоухие - без цоканья эха - дворы,. Обогнули темную площадь и наконец остановились на троллейбусной остановке. Ноги с трудом слушались, слишком много было выпито. Сели покурить на лавочку, можно было бы вызвать такси, но телефон, кажется, остался лежать в прокуренной квартире, рядом со спящими вповалку друзьями.
     Пустота в голове, воздушная адреналиновая дрожь. Отчуждение. Нереальность гладкой, как калмыцкая дудка, улицы…Такси не показывалось, пешком идти было лень. Они автоматически тянули дым, и разговаривать им не хотелось.
     
     Со спины подъехала машина и остановилась.
     Вышел полицейский, короткостриженный, на южно русский манер бесцветно белобрысый. Они бессмысленно продолжали сидеть на лавочке. Он вежливо обыскал их. Найдя документы на машину, показал свинченные номера, сложенные у него в багажнике.
     
     - Вам грозит отбор прав на три года, и 15 суток ареста за уход от стражей правопорядка, едем за мной. Почему не повиновались, почему ушли?
     Они лениво последовали за ним. Захотелось спать, сделать пару глотков ледяной кока-колы перед сном, который вот уже здесь, на грани.
     
     Центральная улица приморского города, по-прежнему носящая фамилию легендарного большевистского вождя, (несмотря на все старания влиятельной православной общины), напоминала опрокинутую вверх тормашками параболу. Оба конца ее с разных сторон поднимались в горы, основание же кратко выгибалось по побережью глубокой бухты – на первом уровне города . Полицейская машина подъехала к наряду. У тротуара была припаркована дежурная восьмерка со столичными номерами, оснащенная маячком, рядом темнели две фигуры полицейских, поодаль у фонарного столба полулежал спортивный мотоцикл – вытянувшись перед сборщиками дани, молодой парень с ярко желтым шлемом в руках тихо торговался из-за превышения скорости…
     
     
     В машине сержанта было душновато, кисло пахло потом и заветренной пиццей. –
     Она села на пассажирское сиденье. В голову лезло воспоминание о любимой картине Пикассо - Гернике, - такими же изломанными линиями детского слабоумия сумрак приходил в город, попирая электрический свет фонаря.
     Полицейскому Саше, 35-ти летнему хохлу из Закарпатья, сегодня и вправду повезло, ночь доброй охоты. Да еще и россиянка – погоня, красные сапожки на длинных ногах, растрепанные после танцев, верно - волосы, короткая куртяшка… на полном автомате он повторил необходимые по инструкции сведения, разворачивая на коленях бланк протокола. Россиянка слушала его явно вполуха. Ясно, что алкоголь, что большие проблемы будут у девочки. Иностранная гражданка, штрафстоянка, суд и прочее. Внутренне, несмотря на присущую ему природную вредность – сам знал это за собой, - он уже простил ей ее погоню, хотя конечно, наглость, да еще и шампанским тянет….. Хотелось скорее шутить анекдотцами и улыбаться, просто потому, что девушка, наверное, непростая, да еще и профиль такой острый – глаз, изучающий фонарную темень. Он состроил угрожающую гримасу, прикидывая в уме, сколько можно с нее снять.
     
     - Где работаете
     - Не работаю. Песни пишу.
     - Споете?
     Она напела пару нот из новой, совсем свежей еще песенки – про свободу, и вдруг осеклась, посмотрев через окно. Герника превращалась во вчерашний сон. Во сне ей надо было проникнуть на восьмой этаж по пожарной бамбуковой лестнице и украсть у старухи-азиатки саквояж с толстыми тетрадями. С пышной ракушкой волос, над застывшим, точно замерзшим с годами лицом первой ташкентской красавицы, с диковатым (от отца) чутьем будущего, старуха уже подготовилась к встрече. Огромный клочковатый седой пес, ростом с человека, набросился на воровку, стал рвать на ней одежду, на глазах превращаясь в человекоподобное неистовое чудовище. Он лег на нее всем телом, рыча, пытаясь нащупать ее лобок. Она вывернулась, и выпрыгнула в окно, услышав вслед скрежет и рычание слов, точно перегрызаемых сильными собачьими челюстями : «Успокойся, хозяйка, она уже готова к встрече с волком». Вылетев из окна, она спустилась на центральную площадь приморского города, дети играли в прятки у реки, тетради – хотя несколько и было потеряно, приятно тяжелили карман. Удушливо пахло жасмином…
     
     Какое-то время Саша терзался, все-таки крупный куш, баксов на 500 минимум в принципе…Он скрутил в трубочку наполовину заполненный протокол. Сдунув волосы с лица, девушка молчала и просто улыбалась, ей отчего-то вспомнился проходимец Мерсо, и приятный озноб забегал по спине. («а если бы у меня был револьвер?» - музыкой просвистело в среднем ухе, - фак, пора выбираться»).
     
     - Через пятнадцать минут я могу привезти двести – это все.
     Строго в этом пункте переговоров сержант всегда выдерживал глубокую паузу, ощущая себя, наверное, полноценным вершителем произвольно выбранных судеб.
     - Ну, так уж и быть… хм, двести. В обмен на права и номера. Только быстро, понятно? быстро….
     
     Похоже, общий сон, как прозрачная галлюцинация, дурманным порошком щедро просыпался на улицу. Будто обугленные фарфоровые фигурки в театре теней, полицейские меланхолично переминались, поглядывая вслед отъезжающей машине, на которой белели вновь обретенные номера. В оцепенении и липкой дремоте, сержант и подчиненные сражались то ли с едва ли насыщаемой алчностью, то ли с желанием уснуть в теплой постели… Воскресное дежурство заканчивалось, улица вымерла, за исключением еле ползущего под горку грузовика-поливальщика, лениво орошающего асфальт йодистой морской пеной. Когда грузовик поравнялся с нарядом, рука водилы приветственно махнула из приоткрытого окошка, послышались картавые звуки радио.
     
     
     Покуривая и посмеиваясь, гася похмельный жар минеральной водой, они лежали на узкой веранде с широко распахнутыми окнами.
     - Всего-то двести баксов. За 30 секунд чистого кайфа, – пьяно хекнул он.
     - Жаль, что мы в хлам, можно было до Севы гнать, - ответила она, поглаживая, рассматривая его согнутые пальцы. Перед ее глазами блеснул леонардовский набросок универсума: не иначе как эти твердокаменные костяшки, переходящие в особую удлиненность пропорций в ответе за отвязное свободолюбие обладателя такой руки…
     …Из окна дуло сырым предрассветным эфиром, первая птица пробовала глубокие альтовые ноты, прославляющие еще не докатившее солнце...
     …Потом они вырубились. И совсем скоро, захлебнувшись бесстыжим совершенством злато-голубого утра, в полусне трахались, трогая, врастая друг в друга руками и ногами, излучая элементарное ликование…