Наша кастетика
 
Городская шизнь
 
Манифесты
 
Касталог
 
Касталия
 
Гониво
 
Les libertins et les libertines
 
Читальня
 
Гостиный вздор
 
Форум
 
Культ
 
Периферия
 
Кастоnetы
 
back

 

Анастасия Романова

ВЫЖИТЬ И ПОБЕДИТЬ


       Когда мне было 15 с половиной, я подошла к окну, где шумела весна, и поняла, что мир конечен. Это привело меня в полный восторг, дьявольская радость захватила меня: захотелось во чтобы то ни стало дожить и воочию увидеть, как лава, льющаяся из щелей земли, превращает в хаос улицы и дороги, засасывая в круговороты пивные ларьки, газетчиков, застывших, точно на фотографиях, любовников, взмывающих в воздух над раскидистыми парками с порывами жаркого гневного ветра. Я представила, с каким достоинством буду разделять общую участь, инстинктивно вторя Ж. Лабрюеру, который считал, что если бы одни из нас умирали, а другие нет, умирать было бы крайне досадно. Я забралась на подоконник и спросила себя: "Если я сейчас прыгну, что будет? -. как-то не верилось, что притяжение земли может убить, - зато тогда мне не придется готовиться к экзаменам, особенно по английскому". Я поставила босую пятку на пыльный холодный карниз, с трудом справляясь с головокружением, и почувствовала себя героиней зрелищного голливудского фильма: синие джинсы, белая майка, волосы развеваются, из-за гор появляются чудовища-орангутанги с пеной на губах, оседланные гангстерами, которых расстреливают вертолеты ЦРУ. Чудовища гибнут, обливаясь кровью, гангстеры отправляются в сети полиции, девушка в полуобмороке падет на руки чернокудрому храбрецу. Раскрасневшиеся от дозы адреналина зрители выходят из зала и закуривают сигареты, думая, что они не зря провели этот день, потому что негодяи наказаны, а главные герои счастливы и наверняка поженятся.
       Обдумав все, я решила, что сюжет плохой. Ведь еще Эдгар По считал, что нет ничего восхитительней для рассказа, чем трагическая гибель юной девушки. "Тогда мне надо погибнуть за что-то великое", - решила я и представила военные действия, где юные партизаны-революционерки в алых облачениях бьются на мечах за дело рабочего класса, но в последний момент на поле боя слетаются херувимы и приказывают остановить мочиловку, потому что она бессмысленна, ибо все сражающиеся давно уже в раю, на небесах. "А как же жизнь?, - спрашивает героиня моего кино, - мы так и не успели пожить, хотя бы немного". "Как! Разве вы не знаете Мусу Джалиля?, - удивились ангелы, - а он ведь предупреждал: что цель жизни в том и заключается: жить так, чтобы и после смерти не умирать!" "Но мы ничего не знаем о жизни, мы только и делали, что воевали!" Ну хорошо, - говорят ангелы, великий поэт Руми пел своим друзьям: "мы умираем, а наши сердца цветут, как зори". И тогда, представляла я, водя ступней по шероховатостям карниза, девушки-революционерки заплакали и им стало жаль себя, своей юности, глупости, чувственности. Но ангелы не могли на них рассердиться, они только качали головами и гадали, какой район рая партизанкам более всего по душе, может быть, тот, где можно воевать?
       Ну нет, не унывала я, наблюдая за голубями, так легко парящими над домами, пусть уж лучше это будет страстная французская драма: он - талантливый и подающий надежды студент философского отделения Сорбонны, выходец из мелкобуржуазной семьи, вроде Сартра, она - луноликая арабка-колдунья с Монмартра, к тому же террористка. Его семья конечно же против. Отец, работник банка, глубоко несчастный, тихий, но добрый человек, втайне поддерживает сына. Его мать - истовая протестантка и ярая пуританка, и слышать ничего не хочет (тем более, как назло, в прошлую ночь она застала "эту шалаву" у сына в постели). Они встречаются по ночам, но девушка не пускает возлюбленного на собрания террористов, говорит, что это лишком опасно. В последнюю ночь, они предаются ласкам на крыше дома, у голубятника. Молодой человек, захлебываясь рассказывает ей о Фрейде, о его теории Эроса и Танатоса, что в человеке беспрестанно борются инстинкты смерти и жизни. Когда человек влюблен, мир распускается, как цветок, он больше не боится смерти, потому что она и так неизбежна, он не желает власти, он свободен и ум его полон мыслей и замечательных идей. "Да, да, я знаю, - мечтательно отвечала ему арабка, - дай я посмотрю на твое лицо. У тебя будет жизнь великого человека, ты доживешь до глубокой старости и напишешь много книг. А я... Завтра мы с ребятами идем на дело, мы будем взрывать правительственные здания. Я должна попрощаться с тобой, мон ами.".
       "Нет, не то, не то", - разозлилась я на себя, осторожно усаживаясь на карниз . Ведь кино - это жизнь, жизнь - это кино. В современном кино должно быть больше, больше смерти! Зрители уже привыкли, им нравятся кровавые зрелища. Вот "Титаник" с Ди Каприо. На поверхности океана полощутся тысячи трупов - крупным планом. Вот смертная казнь американского террориста в прямом эфире. Интересно, что бы сказал Гюго? Он в свое время, ужасаясь и недоумевая, сочно описывал лица зевак, пришедших поглазеть на казнь, - вожделение, жажда возмездия, страх и любопытство. Или может быть маркиз де Сад, который видел в факте публичной казни манящее таинство, которому зритель не в силах противостоять, видя в гильотине запретное сексуальное удовольствие? "Смерть конечно же сакральна, - рассуждала я, - но люди и думать об этом забыли". Разве не говорил еще царь Махараджа Юдхиштриха: "Удивительнее всего то, что прадеды, деды, отцы умерли, но каждый думает, что он не умрёт". Устроившись на карнизе, я принялась разглядывать прохожих. С высоты пятого этажа они были похожи на цветные движущиеся картинки, полные впечатлений, весенних запахов, тайных замыслов и желаний. Как же это замечательно, что их так много, незнакомых и недоступных в этот весенний вечер... Почему-то, видимо на контрасте, мне вспомнились мрачные средневековые гравюры - непропорциональные головы извозчиков и ослиц, задумчивые продавцы птиц, суровые лица судий, перекореженные и глуповатые лица жертв, гордые обреченные профили рыцарей. Как они непохожи на цветные фотографии улыбающихся, самодовольных, красивых людей из журналов.
       "Ну конечно же! - воскликнула я, болтая ногами над городом, - сюжет прост". Мужская американская тюрьма, камера смертников. Некий Маленький Боб - убийца. Два года его адвокаты добивались, чтобы Боба признали сумасшедшим. Но судья - миловидная женщина лет тридцати - была непреклонна. Маленький Боб, как это бывает, раскаялся после вынесения приговора. Сделал он это весьма странно: "Я признаю, что жизни должно быть больше, чем смерти". В камере он сидел, разумеется, один, и, поскольку он расстрелял из автомата свою семью - мать, отца и двух троюродных братьев - его никто не навещал. Однажды к нему пришел некий журналист. Они долго говорили о том о сем, журналист посматривал на часы. Маленький Боб поведал ему свою историю. Когда ему было десять, отец возил его на рыбалку и они сидели с ним на рассвете у озера, отец рассказывал ему про войну во Вьетнаме, про ненавистные и грязные негритянские кварталы Алабамы, где ему довелось несколько лет наводить порядок, про своих любовниц, одна была певицей. Когда Бобу исполнилось семнадцать, он ушел в армию, там он и влюбился до беспамятства в своего друга Багги, по жуткому стечению обстоятельств негра. После армии они вмести уехали жить в Нью-Йорк, где Баг вскоре бросил возлюбленного. Тогда впервые с Бобом случился припадок ненависти. Он хотел покончить с собой. Неожиданно за ним приехал отец и силой увез подальше от богемного разврата домой, в семью, где ему было суждено стать вечным изгоем. Несколько лет Боб работал библиотекарем, и собирал старые кинофильмы. Он всю жизнь мечтал быть режиссером. Взяв интервью, журналист попросил разрешения сфотографировать Боба. Боб с удовольствием ему позировал, поскольку терять ему было нечего. Надо сказать, несмотря на кошмар содеянного, преступник был красив, как лермонтовский демон, - черные кудри, сверкающие глаза, белая и нежная, как у дитя, кожа. Выходя на улицу из тюремных ворот, лже-журналист усмехнулся и, как кажется, был доволен своим замыслом, о котором узнала вся Америка месяц спустя. На самом деле это был арт-директор знаменитых бутиков одежды "United Colors of Benetton" Оливейро Тоскани. Гениальна идея акции "Посмотри смерти в лицо" посетила его случайно. Под видом журналиста он проникал в камеры смертников фотографировал их. Затем при помощи компьютера он "одевал" смертников в пестрые модные одежды, и вскоре лица осужденных мелькали во всех рекламных кампаниях "Бенетона". Через несколько месяцев - это была весна -, когда суд заставил Тоскани лично извиняться перед семьями заключенных, маленького красивого Боба не было в живых. Когда дело поутихло, и "Бенетон" уже утроил свои доходы, Тоскани почему-то вспомнил о последнем смертнике. В нем было столько желаний и надежд, он был слишком красив для убогого убийцы. Может именно тогда лже-журналист пожалел, что в бутафорском диктофоне не было пленки. Сам Тескани засобирался в Венецию. Там жила его старая знакомая художница. Художница не выносила одежду марки "Бенетон" , но любила своего друга нежной , почти материнской любовью. Они вместе гуляли по Венеции, и Тескани говорил, говорил, о делах, о работе, о Маленьком Бобе, о мостах Венеции, и если бы мог, наверняка бы цитировал Бродского. А художница слушала его в пол уха и думала о светотени на лепных карнизиках лавки молодого пекаря, который в прошлом году продал дом и уехал на демонстрации антиглобалистов, потому то был уверен, что победа за ними.
       
       На карниз тем временем пристроился голубь, и неожиданно зазвонил телефон - так пронзительно, точно это звонил Господь Бог или кассир кинозала, с радостной новостью, что мол, билеты проданы, аншлаг. Тотчас все мысли слетели с меня, точно наваждение или сон.
       Я посмотрела вниз и мне стало не по себе , - от высоты, от переизбытка жизни, которая стучала в ушах в такт московскому шуму, гаму детей, гулявших во дворе, лающим собакам.
       Я вернулась в комнату и долго смотрела на надрывающийся телефон. Больше всего на свете мне хотелось влюбиться.
  наверх



Проза

Анастасия
Романова


Поэзия

Звук

Живопись

Фотография

Кино
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
порочная связь:
kastopravda@mail.ru
KMindex Всемирная литафиша