"...Тело - это, это все равно, ч.. что дерево, оно ветвисто, его поливают дожди, листья вырастают, прилета... пти-ик! -цы…" - "Какой бред! Тело намного свободней дерева! Во-первых, удовольствия, например, хм, вот, танцы. А как тебя, кстати зовут?" - музыка заглушила ответ. "Как-как?" - "Неважно!", - девушка покружилась в танце, едва сдержав равновесие.("какая!" - подумал Саша, - да еще пьяная в жопу"). Ди-джей сменил пластинку и редкие танцующие пары засвистели в ультрафиолетовой темноте...
    Поставили вальс. Какая-то стриженная девица полезла на сцену к микрофону. К счастью, он был отключен, и тогда она принялась задирать ноги....
    "Меня зовут Жан", - повторила девушка и снова покружилась
    Заиграл какой-то дремучий рок-н-ролл - за пульт сел сам хозяин клуба Роман. Это заведеньице - настоящая дыра для обдолбанных художников и тусовщиков. "Пятый предел" расположился в нежилом доме по соседству с банком. Периодически представители банка приходят в клуб, чтобы напомнить о длящемся судебном процессе и предлагают денег, чтобы клуб отсюда убрался... Вежливые охранники ни разу не пропускали делегацию, объясняя, что в клубе фейс -контроль.
     С тех пор, как комнату, где стоял расстроенный рояль, а на стареньком диване резались в шахматы закрыли, самым популярным местом стали сортиры, особенно тот, где висит матовое зеркало. Эстетская публика занимает очередь именно туда. Иногда, чтобы ускорить процесс какой-нибудь парочки, в кабинку приходит помогать кто-нибудь из ожидающих.
    Роман дергал рычаги пульта, и "Битлз" звучал как джангл. Несколько месяцев тому назад от него ушла жена, и теперь мало кто видел его без черных очков. Оранжевая рубашка липла к спине от духоты и жара, - кондиционер давно вышел из строя.
    Саше никак не удавалось разглядеть лицо Жан. Она то клала голову ему на плечо, то неожиданно отталкивала его сделать очередное "па", показывая голую спину, перетянутую тонкой завязкой топика. ("Может, она протрезвеет к утру", - понадеялся он.) "Пошли ко мне", - заорал он ей в ухо. Роман спрыгнул в зал, и ди-джей врубил "Гориллас".
    Жан кружилась с закрытыми глазами и почему -то улыбалась, протягивая руки к низкому потолку. Выходило довольно красиво.
    "Слышишь меня?" - уточнил Саша, закуривая в танце сигарету. "Что?" - переспросила Жан и поскакала к сцене, размахивая руками.
    ("Дура, пьяная дура, - подумал Саша)
    Жан уже танцевала со стриженной девкой на сцене. Они синхронно (для их состояния, впрочем ) стали махать ногами, прогибать спины то трогая друг другу соски через ткань одежды, то прижимаясь друг к дружке лобками. Диск-жокей направил на них потрескавшийся, пыльный прожектор. Длинные волосы Жан оказались абсолютно рыжими. Стриженная девка оказалась сильно накрашенной , с исключительно порочными губами.
    ("Напиться, - подумал Саша - или позвать обеих?" ) Он жил совсем рядом, в одной остановке метро, на такси можно доехать за десятку, и это безошибочно действовало на девушек.. Снимать их было как нечего делать. Он взял за правило всегда стелить чистую простынь и хранить в холодильнике бутылку вина.
    Теперь в маленькой комнате стоял мольберт, на котором был растянут холст с наброском полураздетой курящей брюнетки. Это та самая Анька, что всю прошлую зиму ходила с домашними пирожками и оставляла их на кухне вместе со сторублевкой. У нее была фантастическая грудь и длинный - предлинный нос на нездорово желтом лице. Кажется, она работала в "Плейбое" курьершей, надеясь, что ее возьмут в штат моделью, такая у нее была мечта.
    Она была молчалива и также тихо ревновала. Однажды Саша поехал с ней в Петербург стопом и бросил ее на трассе у Твери. С тех пор она не появлялась. Зато подбила свою подружку зайти к нему, якобы забрать какие-то книги. Подружка оказалась ничего себе, но после двух нудных часов поцелуев, торжественно призналась, что несовершеннолетняя и что девственница. Пришлось выпроваживать домой к родителям.
    Застрекотал медитативный транс, и все танцующие разбрелись по углам. Очередь в сортиры рассосалась. У барной стойки шумно спорили двое бородатых национал-большевиков. Один орал о том, что мир - это говно и Бертран Рассел кретин. . Другой поносил Тютчева и Сеньоля, Чарли Менсона и Горбачева. Нацболы хлестали водку из пластмассовых стаканчиков и закусывали шоколадом. Слушатели, среди которых затесались трое немецких студентов, не понимали ни слова.
    Саша попросил себе кофе с коньяком в долг. Официантка Наташа сделала кислую мину, налила ему чай из самовара, плеснула туда немного водки. На стенах были развешаны афиши советских кинофильмов и коммунистические плакаты. Под "Родина-мать зовет" на полу расселись Жан и стриженная девка. Саша опустился за столик и принялся рассматривать их. Жан все время что-то говорила второй девице низким хриплым голосом. Вроде того, что "Мы живые, живые! Маш, ты врубаешься!! А? Ты - из плоти и крови. Глаза есть, рот, сердце, задница там..." Стриженная Маша хихикала и отхлебывала из фляги. Ее губы были и вправду очень порочны. К ним на корточки подсел Роман и шепнул что-то Маше. Маша кивнула и ушла за ним. Жан посмотрела им вслед, неспешно затушила сигарету и шагнула к Сашиному столику.
     "Ну что, будешь здесь сидеть или пойдем еще?" - она махнула рукой в сторону дансинга.
    Дважды они грохались на пол, липкий от пива. Наконец, Саше удалось протанцевать девушку поближе к выходу. Она смеялась, слегка противилась, объясняя, что ей надо забрать кое-какие вещи. Он выпустил ее, и она растворилась в толкотне клуба. Через минуту вернулась с большим походным рюкзаком и всучила его Саше: "Донесешь? Не тяжело?"- "Нормально, здесь недалеко". "А ты что, из Питера?"- "Нет". - "А откуда?" - "Неважно". - "Не хочешь - не говори."
    
    "Сколько?" - переспросил таксист
    "У меня есть деньги, сколько нужно?" - вставила Жан
    "Давай еще десять. За двадцать повезете?"
    "Нет", - отрезал таксист и машина тронулась.
    "Ну, подвезите. Пожалуйста!"
    Таксист притормозил и вдруг заулыбался: "Эх, ну ладно. Садитесь, только рюкзак в багажник что ли". Жан прыгнула на переднее сиденье и тотчас принялась болтать с водителем. Саша какое-то время возился с рюкзаком, багажник едва закрывался, внутри глухо брякнуло.
    "У вас красивая жена" - примирительно сказал водитель, когда Саша сел в машину..
    "М-да" - пробормотал он в ответ.
    
    "Ну что, опять будем трахаться?" - странным голосом спросила Жан, пока Саша нащупывал замочную скважину, и рука ее скользила по его ягодицам. "Что значит опять?" - "Так, просто… не первый и не последний в жизни в смысле…". Она поймала его руку и сложила себе между ног. "Подожди, сейчас! Проходи!" - рюкзак Жан занял половину прихожей.
     "Как здесь здорово! - она подошла к окну, - классный вид.. Купола… набережная"
    "Ну что, протрезвела немного?" - Саша подошел к Жан и погладил ее медные от утреннего сумрака волосы. Она была совсем бледной, и только губы горели красным пятном.
     "Ну что. Ты - первая!" -
    "Так нечестно, давай ты", - хихикнула она.
    "Честно - честно", - усмехнулся Саша.
    Тогда она повозилась с застежками топика, стащила с себя джинсы, встала на стул, босая. Взмахнула руками, показала розовый язык.
    "Прекрасно. Не упади. Иди сюда"
    "Нет уж, теперь ты"
    Саша быстро, по-армейски, стащил одежду и разлегся на постели.
    "Ты идешь?"
    Но Жан не спешила. Она спрыгнула со стула и исчезла в прихожей.
    "Ты куда?"
    "У тебя здесь вино в холодильнике, да?" - послышалось из коридора.
    "Откуда ты знаешь?"
    "Не знаю, я его принесу?"
     "Тащи".
    Послышался чпок высвобождаемой пробки, показалась Жан, на ходу пригубливающая из бутылки. "За встречу!" - сказала она, набрала в рот вино и приблизилась к члену. Взяла его в рот, полоща в вине.
    "Нравится?" - спросила она, делая глоток
    "Да, интересно," - член встал.
    "Еще?... Еще?"
    "Ну иди уже! иди сюда!…"
    Она была сверху, потом они поменялись местами, потом подошли к окну, устроились на широком подоконнике, соскользнули на пол, ржали и долго играли в гляделки, снова легли на кровать, пили в промежутке вино, подползли на четвереньках к трюмо, и она ерошила его черные жесткие кудри в отражении. Потом она лежала на полу, и Саша смотрел в зеркало на свое лицо, бледное, узкое, поросшее щетиной, с воспаленными от бессонницы веками, смотрел как его тело вздрагивает, входя в нее, и ее ноги жадно скрещивались у него бедрах. Потом она, как циркачка, балансировала на одной ноге, стоя на его спине, распевая какую-то тарабарщину на несуществующем языке.
    Потом они, не разъединяясь, добрались до ванной, где долго плескались и она снова сосала ему член, и снова садилась на него.
    Потом они спасались от жажды остатками вина, курили, и он говорил, нес не пойми что. О том, как собирается рисовать ее, и что никогда никому не удастся запечатлеть мир в точности, в мгновении, в экстазе. Как он завтра покажет ей мост с великолепными цветными графитти. О том, как однажды соседи снизу, которые вели с ним гражданскую войну, вдруг объявили перемирие и пришли заказать ему картину, а он, к их удивлению, нарисовал их сына-наркомана обнаженным. О своем друге, который сейчас в Косово. О холодной одинокой зиме, о пыльном лете, пробках на дорогах. О том, как они вместе поедут в Омск, к его родной сестре. Жан слушала, и задавала бесчисленные вопросы, на которые ему было так словоохотливо и сладостно отвечать. Как прорвало. Он не мог остановиться и болтал без умолку, все что мог вспомнить, что приходило в голову. Потом он извинялся за весь этот "словесный понос", а она целовала его в лицо и уверяла, что ей это "очень важно слышать" и что "у него замечательная судьба" и она видит его "жизнь как на ладони".
    Потом они долго лежали молча, и она расплакалась без всяких объяснений, и он утешал ее, глупо и неловко, обещая завтрак, который притащит в постель, и марихуану, которую стрельнет у соседского сына. Потом Жан заснула, а он еще какое-то время курил и смотрел в окно.
    
    Саша проснулся поздним вечером, уже стало темнеть. В постели Жан не было. Он вскочил и бросился на кухню, заглянул в ванную, там ее тоже не было, рюкзака в прихожей он не нашел.
    Метнулся в комнату, надеясь найти хотя бы какую-то записку, примету, знак, но не было ничего, ни клочка бумаги, ни пустой бутылки, никаких следов, подтверждающих приключения ночи...
    Он подошел к зеркалу и прижался к нему щекой.
    "Черт!"
    Отражение было холодным и размытым.
    "Господи! Нет!".
    
    Отшатнулся от трюмо, заторопился. Джинсы, ботинки, рубашка, - только бы побыстрей. В голове созрел план: разыскать в клубе стриженую Машу, расспросить ее о Жан, где ее можно найти, кто она, откуда. Все показалось просто и обратимо. Сейчас все выяснится, утрясется.
    В последний момент, как назло, долго искал ключи, перевернул кресло, распотрошил кровать, наконец нашел их у себя в кармане и вдруг оглянулся на мольберт, прикрытый тряпкой.
    Подбежал к мольберту, сорвал ткань, и увидел небрежно прикнопленный лист акварельной бумаги. На нем - простой карандашный набросок: человек, спящий и обнаженный, рука свесилась с кровати, пальцы нарисованы, как кинжалы. "Это ты", - в углу виднелась маленькая приписка. .