Наша кастетика
 
Городская шизнь
 
Манифесты
 
Касталог
 
Касталия
 
Гониво
 
Les libertins et les libertines
 
Читальня
 
Гостиный вздор
 
Форум
 
Культ
 
Периферия
 
Кастоnetы
 
back

 

Анастасия Романова

ПРАВИЛА ИГРЫ


    Соблазн.
    Закрой глаза и ты увидишь сон. Когда проснешься, ты решишь, что он был самым обычным сном, отнюдь не провидением.
    Ты идешь по набережной, позади - гостиница Украина, впереди - сумрак, бормотание пустынного проспекта. На реке показывается корабль, на палубе играет развратненькая музыка и крупными буквами написано: "КАЗИНО", а рядом - мелко: "Мотель". Ты останавливаешься и понимаешь, что сейчас ты поставишь на карту все, что у тебя есть: во-первых жизнь, во-вторых, сто двадцать пять рублей плюс соберешь всю мелочь, завалявшуюся на дне сумки. Еще у тебя остались три сигареты в пачке и сломанная зажигалка, карточки на метро и на телефон, шариковая ручка, фантики от жвачек, визитки, очень важные записи карандашом на мятой бумажке. Еще на тебе есть одежда: джинсы, остроносые ботинки на каблуках, свитер, кельтские серебряные бусы, пальтишко, шарф. Ты уверенно прыгаешь на корабль, взгляд успевает упасть в расщелину, где булькает холодная черная вода, матрос с закатанными рукавами предусмотрительно приобнимает тебя за локоть: "но-но! не туда!". Корабль бесшумно отчаливает, но в голове свист. На палубе уютные столики, за крайним дремлют охранники, за барной стойкой бармен с песьей головой и в ослепительно белой рубахе готовит шейк, звеня кусочками льда.
    У рулетки толпятся и кричат зеваки, проигравшегося куда-то уводят и слышны сначала смех, потом стон, потом странный тяжелый звук и снова одинокий смешок. Зеваки многозначительно переглядываются, обращая внимание на тебя, пришельца, и ты невольно бросаешь взгляд на их пятнистые хвосты, нервно бьющие по полу. Фишки глухо стукаются, падая на сукно, крупье - серьезная молодая девушка, равнодушно читает приготовленный тобою список вещей.
    "Здесь надо вписать имя, адрес, профессию" - сипло говорит она и протягивает свиток. Ты разворачиваешь свиток, весь сплошь исписанный, с интересом разглядываешь каракули предшественников, чьи-то имена подчеркнуты, а иные же вычеркнуты. Заполняешь свою строку и ждешь решения крупье. Она долго изучает почерк, удивленно поднимает глаза, потом исчезает на капитанском мостике, а ты успеваешь выпить свой коктейль. "Извините, но вы сегодня не можете играть" - "Почему?"- "Извините, но это конфиденциальная информация казино, покиньте пожалуйста корабль" - "Но …", "Вот правила игры, возьмите их с собой". - кто-то сует в руку скомканную бумажку. "Охрана!", - крикнула серьезная девушка. "Подождите, я хотела…".
    Подошли двое. Лиц не видно. Надежно взяли под руки. Перегнули через борт, вниз головой. "Не надо, я сама прыгну!". Тебя отпускают и ты чувствуешь взгляд в спину. С силой отталкиваешься и прыгаешь в реку. Под водой тихо, валяются железяки, пакеты, окурки, хлам всякий, из ладони увернулась большая рыба. Далеко, далеко наверху - мерцает кривая картинка города: чертово колесо, шпили высоток, карнизы, барельефы, зеленые крыши, гигантские троллейбусы и изогнутые, похожие на листы Мебиуса, мосты…
    

    Грязь.
    Я живу в Этом городе. Он большой, грязный, как и все большие города, и уже непонятно, почему он такой грязный, - то ли оттого, что слишком много подошв шаркают по его телу, все эти туфельки, сапожки, кроссовки, ботиночки, то ли оттого, что грязь здесь появляется сама по себе, из ниоткуда, размазывается по улицам, въедается в пальто и шубы, ее чистят, скоблят, рекламные ролики бессменных "кометов" обещают сияние и блеск, но все напрасно, и грязно-серые и коричневые цвета снова в моде, вечные правдивые цвета!
    Когда приходит весна, некоторые люди садятся прямо на землю, на газон, трогают пушистую траву руками, трутся щекой о сорванный стебелек, и тогда кажется что они не приспособлены ни к автомобильным пробкам, ни к поездкам в метро. И тогда кажется - что-то они упустили, давным-давно, и этого уже не вернуть. Вот только- что?
    Ранним-ранним утром на улицы выезжают тяжелые и гнусно пахнущие мусоросборники, собирающие дань с городских помоек . Однажды мне довелось подглядывать за тем, как двое мужичков в оранжевой униформе работают брезентовыми варежками. Оказывается, к каждому городскому помойному контейнеру приделаны колесики. Контейнеры подкатывают к кузову, их надежно обнимают железные щупальца, и контейнер, благодаря простейшему механизму, над которым некогда, еще в позапрошлом веке, бились ученые умы, взмывает в воздух, переворачивается, и все содержимое - о да! - все содержимое отправляется в горнило. Ритуал длится в течение трех-пяти минут, и если не происходит ничего из ряда вон, машина следует дальше. Но на сей раз грузчики громко заспорили: в правом углу подворотни притаились старые кресла и разваленная вымокшая кровать, переждавшие на этом самом месте не одну зиму. Спор шел достаточно содержательный, о жалобах жильцов, о том, что рано или поздно им придется-таки все это барахло грузить.
    Они сняли варежки и закурили, решаясь на подвиг. Кресла - бог с ними, обычные кресла
    дспешные, непутевые, поролон торчит, пружины топорщатся, на них, похоже, никогда не было удобно сидеть, ни читать, ни смотреть в окно, они просто занимали место в коммуналках, малометражках. А вот кровать - это другое дело. Давным-давно добрая хозяйка наверняка застилала ее периной и садилась на краюшек, а часы как раз били два. Потом перина истощилась, свалялась, загрязнилась и ее выбросили или отдали кому-нибудь, и появились матрасы, а вместе с ними - новые жильцы, кровать двигали из комнаты в комнату, матерились, потому что она с трудом пролезала в двери, напрасно, мол, затеяли эти евроремонты. А потом во дворе случилось событие. На канатах, обвязанную веревками, ее спустили с четвертого этажа, через окно, на улицу.
    На ней скакали дети, ночевали пьяницы, бражничали бездомные, и даже занимались любовью залетные парочки, завернувшие в эту самую подворотню из соседнего ночного клуба.
    Мусорщики бросили курить и мрачно приблизились к кровати. Из-под кресла с несвойственным грызунам изяществом прогарцевала крыса.
    

    Статистика.
    Сколько горожан были счастливы абсолютно сегодняшним утром? Кто этой ночью так истошно кричал во сне? Сколько Оль и Андреев проехали по зеленой ветке за прошлые сутки? Сколько весит трамвай "Аннушка" вместе с пассажирами? Сколько хлеба печется для жителей моего квартала, на Потаповском? Сколько умерло и сколько родилось между девятью и двенадцатью утра в прошлую среду? Сколько зеленоглазых брюнеток с родинкой-звездочкой на левом плече сидели на лавочке напротив театра "Современник"? Сколько сумасшедших этой весной собрались прыгать с Крымского моста? Сколько велосипедистов жмурились от солнца, спускаясь вниз по бульварам, в свое удовольствие? Сколько человек, проходя мимо Красной площади, думали: "И все-таки, что ни говори, а краси…". Сколько? Меня это обычно не волнует. Ни капельки. Я просто не забиваю себе голову такой ерундой. Но почему-то все утро тщетно пыталась представить лицо горожанина, готового умереть за поцелуй.

    
    Без слов.
    Таких мест несколько. Названия, координаты, объяснения - все теряет смысл. Невозможно ни объяснить, ни показать: не дай Бог человек, которому ты доверишься, вежливо кивнет и скажет , мол, да, красиво, конечно, но…
    Никаких но.
    Я помню одного человека, тулузского еврея с польскими корнями. Он показывал нам свой родной город, насвистывая "пусть всегда будет солнце" - в университете, где он учился, была кафедра русского языка. Так вот, он повел нас "туда", в сокровенное. Была ночь, но даже ночью Тулуза была розовая, разрумяненная, а за крутыми поворотами розовое сразу сменяла кромешная тьма. Мы шли на его свист, петляя направо, налево, прямо. Розовая стена и снова мрак, мрак - и розовая стена. И вот - фонарь, литой величественный, опрятно покрашенный, отреставрированный. Рядом дерево, особенное дерево, хотя бы потому, что наш проводник показал на него рукой и сказал: "Смотрите". А, может, он показал вовсе не на него а на кусок очень старой, порыжевшей стены катарского монастыря, которую это дерево истово обнимало. Под деревом же лавочка, самая обычная, гладкая, защищенная электрическим светом. "Садитесь, садитесь скорее!". Присели. Прямо перед глазами - розовый жилой дом. Девятнадцатый век. Покосившаяся открытая форточка. Окна темны, кроме одного. В окне мелькает фигурка. Туда-сюда, и исчезла. Тихо-тихо. Все души в этом дворике, кажется, уснули. "А теперь представьте", - зашептал тулузец, - однажды, когда я здесь сидел до двух ночи, созерцая, как по неизведанным теориям вероятности гасятся одно за другим окна напротив, я услышал странное шевеленье у той, вон, видите (мы ничего не увидели во тьме) телефонной будки.
    Потом оттуда послышалось глухое бормотание и жалобные нотки в ответ, и снова бормотание и писк в ответ. Похоже было на колдовство талмудиста, беседующего с ночными мотыльками, не то с летучими мышами. Я набрался смелости и пошел на шум, жалея, что забыл с собой фонарик (многие жители Тулузы вечерами прихватывают с собой карманные фонарики). Когда глаза привыкли к темноте, я увидел сгорбленную, древнюю, как сама Тулуза, старушку. Она явно с кем-то разговаривала: "мои хорошие, ну что вы, не все сразу"… Оказалось, это были котята, совсем крохотные, ополоумевшие от запаха еды. Они пищали и просили еще. Старуха, извлекала из сумки яства и бормотала им дурацкие человеческие нежности…".
    Утром, когда мы были уже далеко от Тулузы, я поняла, что никогда в жизни не найду этот дворик, сколько я ни буду кружить поблизости, доверяясь розовому тулузскому кирпичу.
    
    
    Указатели.
    Трехэтажный дом, желтая стена, на уровне второго этажа - дверь, никакой лестницы нет.
    Просто дверь в стене. Здесь я всегда сворачиваю направо и никогда не оборачиваюсь.
    
    Однажды я безнадежно опаздывала в мастерскую. Этюдник так и гремел у меня на плече.
    Я остановилась, и решила, что коли я все равно опоздала, то нарисую именно эту улицу. Слева монастырь, справа серое типичное министерское здание (на самом -то деле - библиотека), а прямо - горизонт и крыши, крыши домов. Не успела я отдышаться, как увидела своего учителя и остальных учеников, спускающихся прямо к монастырю. Они помахали мне рукой и прошли мимо.
    
    Запах подъезда номер 7. Здесь пахнет игрой на фортепьяно, несчастливой, но благонравной жизнью, над которой целую зиму, пока ее не стерла уборщица, насмехалась надпись: "купила мама коныка, а конык бэз ногы, яка ихрушка дывная, гы-гы, гы-гы, гы-гы!". Ну, конечно, я знаю, кто ее написал.
    
    Уличная сцена-ракушка. Летом здесь крутят кино. Здесь круглый год, даже зимой валяются сухие листья. Я не знаю, почему. И эхо. Крикнешь! Гакнешь! Топнешь! Очень, очень громко получается.
    
    Восхождение на крышу по пожарной лестнице Ну и пусть в скользких босоножках. На третьем этаже семья села за стол обедать. Окно нараспашку. "Здравствуйте! Приятного аппетита!"- "Спасибо", - вежливо отвечают мне. "Можно я вас сфотографирую?" - Старик, сидящий ближе всего к окну строго, но утвердительно кивает головой. Очень милые люди. Очень хороший кадр, но пленка безнадежно утеряна.
    
    
    Как я просила прощения у дерева.
    Это было несколько лет назад. У меня была назначена встреча у памятника Пушкина - хрестоматийное, слишком московское место для свиданий. Но то было не свидание, а нечто третье, бытовое и обыденное: передать учебники для чьей-то дочери чьей-то знакомой. Проделав операцию с учебником, решила прогуляться пешком, мимо казино, театров, гудков авто, витрин бутиков. Ноги несли, душа не поспевала. И вынесли меня в какой-то пустой скверик, пыльный, убогий, заваленный строительной трухой. Присела на газон, тоже пыльный. Осмотрелась вокруг. И увидела деревце.
    
    
    Молитва.
    Я совершенно разучилась молиться, Господи. Я ищу простых путей, простых объяснений. Что я делала сегодня? Так, шаталась по городу, смотрела, как на улицы приходит весна, разглядывала прохожих, попивающих пивко. Потом у меня разболелась голова, укачало в такси, мысли мои были бедны, тело тяжеловесно. Глупость, малодушие, мелочность. Я совершенно запуталась в настоящем дне, в мимолетном. В этом большом городе, где родилась, я не могу найти ни покоя, ни благостности. Иногда мне кажется, что он - это я, со всеми его помойками, драками, поцелуями, матерщиной, надписями на рекламных щитах, глупыми маркетологами, окучивающими прохожих вопросами о лучшей марке стирального порошка, сосисочным фастфудом, грубыми, уродливыми лицами, красочным глянцем, запахом денег, жаждой наживы, славы, скандала, проклятий, со всеми смертными грехами, кои приходят на ум, в мое сознание, больное этими улицами, переулками, по которым я вышагиваю, год за годом, в поисках счастья, самоуспокоения, ответов на бессмыслицу, которую сочиняю на ходу, без цели, этакие стишки-скороговорки, ямбы - зимой, хореи - летом. А потом…
    Потом идет дождь, я засыпаю, и думаю, что никогда не засну, потому что приходит бессонница, и моя память - это помойное ведро, которое никто никогда у меня не отберет, не выкинет содержимое куда подальше, которая как назло в эту великопостную ночь опускает все самое праздничное и светлое... И когда я крещусь на купола твоих церквей, так празднично оттеняющих апрельское небо, моя душа лишь на мгновение вдыхает полной грудью, а потом снова уходит куда-то, в глубины Москва-реки, грязной и обмельчавшей.
    Вот такой я нелепый пленник этого города, грязного и великолепного, Господи, простишь ли ты меня за мое невежественное, грубое - я не знаю, не знаю я, а лишь только могу молиться, и даже если это самообман, прелесть, искушение номер миллион сто двадцать пять, то все равно я буду надеяться на лучшее, такое же мимолетное и ускользающее, как моя жизнь, легко умещающаяся у тебя на ладони дорожной грязью, маленьким клочком бумажки с беспомощными каракулями самовлюбленного идиота .
     .

    История…
    Хорошо ночью проходить мимо кафе "Ностальжи". Весь день здесь официанты разносили подносы с водочкой и кушаньями, посетители раскрывали книжечку с счетом и изящным жестом захлопывали ее, чтобы достать портмоне, а вечером здесь слушали джаз-бенды, достаточно профессиональные, чтобы не докучать и при этом нравиться. Но вот ночь - ночь - это нечто особенное, хотя бы потому, что кафе закрыто, а свет продолжает гореть. .
    Просто подходишь к окну и заглядываешь вовнутрь, сквозь желто-сиреневые шелка занавеси. Если повезет - увидишь управляющего, попивающего кофе, склонившегося над бумагами, подсчитывающего прибыли, или молоденькую девушку поспешно надевающую пальто. Кто-то, кого не видно, стоит в глубине кафе и обращается к ней, потому что она в ответ мотает головой и губы ее складывают слова. Но вот он показывается, да, это тот самый, уличный "зазывала", одетый под старину лакей в лиловом фраке. Правда теперь на нем обыкновенные джинсы и серый свитер. Он подходит к девушке и обнимает ее. Девушка замирает на какое-то время и даже закрывает глаза.
    Ты же отступаешь от окна и идешь своей дорогой домой, безмятежно счастливый, то ли от подсмотренной сценки, то ли просто так, без причины и следствия.
    

    Инструкция.
    Правила игры устанавливаются в соответствии с естественным представлением игрока об азарте, удовольствии и Фортуне.
    Игрок. Любой одушевленный и/или неодушевленный житель города, например, собака, автомобиль, статуя, голубь, тротуар, крыса, луна, дом, лестница, призрак, ветер, листва, дерево, слякоть, остановка и другие, изъявившие желание принять участие в нашей игре. Это значит, что в ближайший срок "Казино" рассмотрит вашу кандидатуру.
    Игра. Предполагает пространственно-временные координаты города, естественные для игрока. Например, если игрок - ветер, то он волен делать ставки в любом удобном ему районе, изменять направление в соответствии с его сиюминутной сущностью.
    В то время как статуя, вызвавшаяся принять участие в игре, не имеет права на перемещение, зато имеет значительные преимущества во времени: от одного года - до пяти тысяч лет.
    Луны, солнца и природные стихии играют циклично, в соответствии со своими календарными графиками.
    Человек - самый рисковый, самый лживый и успешный игрок. Наделен свободой воли и возможностью делать ставки в течение короткой, бестолковой жизни. Как и все участники, также в праве покинуть поле игры по собственному желанию.
    Казино оставляет за собой право отказать игроку без объяснения причины
    Если вам приснился сон, что вы житель большого города, который попадает на корабль с огромной вывеской "КАЗИНО" и рядом мелкой "Мотель", и вас выбрасывают за борт, то наши поздравления, вы приняты.
2oo3 год
  наверх



Проза

Анастасия
Романова


Поэзия

Звук

Живопись

Фотография

Кино
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
порочная связь:
kastopravda@mail.ru
KMindex Всемирная литафиша