Сквозь красные очки - небо фиолетовое, рубашки охранников банка тоже фиолетовые, серые дома лучезарно белые, пламя зажигалки зеленое, лица людей - мраморные и гладкие, глаза - черные, как смоль, бьют совиные молнии.
    Снимать кино через такие фильтры - закачаешься. Березовые сережки - инопланетные червячки, подрагивающие на ломких щупальцах. Движение автомашин - оранжевая стекловата, птицы - стремительные линии, чьи траектории уходят в небо, пуляют на крыши, а верхушки дерев волнуются и кивают, камлая над ртутными покатыми тротуарами .
    Сними очки с глаз, мир становится голубым и холодным, высосанным из пальца, обескровленным, медицинским, отходняковым, занудно похмельным, правдивым, оттого твердым, сообразным, расколдованным.
    Предположим, я сниму такое кино, вероятно мистический триллер, где солнце погасло, а вместо него - выплыло три луны. Круглые сутки три прожектора алыми лучами пялятся на перепуганных, на истеричных, взбалмошных, разуверившихся и молящихся. Небо - фиолетовое, дома - серебристые, лица - лунные и невозможные, перекошенные, искривленные страхом. Фильм будет без звука, герои замолчат, и даже в очередях за пайками будут переругиваться молча в моем кино. И разве что парочка трагически влюбленных будет жарко и шумно подбирать последние, по сути неуместные слова, просить друг у друга прощения, звонко и влажно целовать друг друга, трогать, прикасаться, льнуть, забываться на уличной траве. Остальные же, мертвяки, будут проходить мимо, не поднимая головы.
    Пусть сорок дней и ночей никто ничего не поймет, и надежда будет теплиться лишь у алкоголиков и детей, а отчаяние и смирение у остальных..
    Потом случится хеппи-энд. Ученые создадут светило. До кости обоженными пальцами, опаленными бородами, растрескавшимися губами, в раскаленной до синевы лаборатории они выведут его в пробирке. А священники будут стоять в коридоре и творить суровые молитвы, изгоняющие демонов, чуя жар и скрежет железа за закрытой дверью .
    В маленьком ящичке, похожем на несгораемый сейф, ученые вынесут его на улицу. Соберется, застынет люд кругом, лишь мельтешение ворон, мигание сирен. На площади поставят микрофон, неслышно кашлянет президент, без звука охнут женщины.
    Ящичек поставят на землю, территорию оградят лентами, оцепят милицией. Тишина, сомнения, тусклые луны шарят по головам, вздрагивают мужчины, нервничают ученые и объясняются странными жестами между собой.
    Как всегда требуется доброволец, чтобы перешагнуть ленты и отпереть ящик, крутанув ключ в замке. Ясно, что скорее всего смельчак ослепнет или даже погибнет.
    Из толпы вызывается человек, твердыми шагами приближается к ящику, долго возится с замком, ключ вязнет, плавится и застревает. Но вот, наконец, щелкает язычок и люди невольно пятятся назад, ибо медленно и торжественно из ящика выплывает маленькая звезда. Она прыгает мячиком по асфальту, и никто уже не обращает внимание на добровольца, лежащего на земле, прогоревшего дотла.
    Солнце делает почетный круг по площади, учиняя панику и беготню. Наконец, ему удается подняться в воздух. Вот, будто жар-птица, оно достигло второго, третьего этажа, и, набирая скорость, несется ввысь, встает над городом маленькой белой точкой, перечеркивая сиянием дьявольские прожектора.
    Звезда растет, наливается силами, набирает скорость и, наконец, улетает далеко-далеко от земли. Долгое мгновение ужаса: вдруг звезду унесло в открытый космос, в иные галактики, на глазах людей слезы.
    Но вот звезда возвращается, теперь уже навсегда, по-хозяйски обнимая лучами город и весь горизонт.
    Прорывается шум, возгласы, смех, радостное рыдание. Кто-то хватается за сердце, обрушивается на мостовую, некая женщина с немытыми волосами встает на колени и склоняется над пеплом, оставшимся от добровольца. Она горько целует очертания его тени, но никто не разделяет ее потери, ее слез, которые и вправду слишком сухие, чтобы их углядеть.
    В фильме появляется музыка, гул ветра, обрывки вполне обыденных разговоров. Священники разбредаются по своим приходам, ученых, получивших высоченные степени ожогов, суетливо распределяют по реанимационным машинам, репортеры, ополоумев, берут интервью без разбора. И все, все без исключения щурятся на новое солнце до чертиков в зрачках, до боли в веках.
    Наступает ночь, и в свете красных лун люди танцуют и пьют не пьянея до самого рассвета.
    Такая вот ерунда приходит на ум в красных очках.